Интернет портал

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Интернет портал » Интернет Библиотека » Стивен Кинг. Рассказы. Часть 3


Стивен Кинг. Рассказы. Часть 3

Сообщений 1 страница 4 из 4

1

Часть 3

КРАУЧ-ЭНД
КУКУРУЗНЫЕ ДЕТИ
НЕЧТО СЕРОЕ

2

КРАУЧ-ЭНД

К тому времени, когда женщина наконец закончила свой рассказ, была
уже половина третьего ночи. За полицейским участком Крауч-энд протекала
небольшая безжизненная речка Тоттенхем-лейн. Лондон спал. Но, конечно же,
Лондон никогда не засыпает крепко и сны его тревожны.
Констебль Веттер закрыл тетрадь, которую исписал почти свю, пока
американка рассказывала свою странную безумную историю. Он посмотрел на
пишущую машинку и на стопку бланков на полке возле нее.
-- Эта история покажется странной при утреннем свете,-- сказал кон-
стебль Веттер.
Констебль Фарнхем пил кока-колу. Он долго молчал.
-- Она -- американка,-- наконец сказал он, как будто это могло объяс-
нить историю, которую она рассказала.
-- Это дело пойдет в дальнюю картотеку,-- согласился Веттер и посмот-
рел по сторонам в поисках сигареты.-- Но интересно... Фарнхем засмеялся.-- Ты
не хочешь сказать, что веришь хотя бы части этой истории?
-- Я этого не говорил. Так ведь? Но ты здесь новичок.
Констебль Фарнхем сел немного ровнее. Ему было двадцать семь, и ед-
ва ли он был виноват в том, что назначен сюда из Максвелл-хилл в северной
части города, или что Веттер, который вдвое старше его, провел все свою небо-
гатую событиями службу в тихой лондонской заводи, называемой Крауч-энд.
-- Возможно, это так, сэр,-- сказал он,-- но, учитывая это, я все же пола-
гаю, что знаю часть целого, когда вижу ее... или слышу.
-- Давай закурим, Фарнхем,-- сказал Веттер, немного повеселев.-- Моло-
дец.-- Он прикурил от деревянной спички из ярко-красной металлической ко-
робки, погасил и бросил обгоревшую спичку в пепельницу около Фарнхема.
Сквозь плывущее облачко дыма он пристально посмотрел на Фарнхема. Его
лицо было изрезано глубокими морщинами, а нос от лопнувших прожилок был
похож на географическую карту -- констебль Веттер не упускал случая выпить
свои обычные шесть банок "Харп Лагера".
-- Ты думаешь, что Крауч-энд спокойное место, так ведь?
Фарнхем пожал плечами. Он полагал, что Крауч-энд был захолустьем
и, по правде говоря, скучным, как помойка.
-- Да, тихое место.
-- И ты прав. Это тихое место. Почти всегда засыпает к одиннадцати.
Но в Крауч-энд я видел много странного. Если бы ты пробыл здесь хотя бы по-
ловину того, что провел я, ты бы тоже увидел свою долю странного. Прямо
здесь, в этих шести или семи кварталах, странного происходит больше, чем где
бы то ни было в Лондоне. Готов поклясться. И это говорит о многом. Мне
страшно. Поэтому я и выпиваю свою обычную дозу пива и тогда не так боюсь.
Посмотри как-нибудь на сержанта Гордона, Фарнхем, и спроси себя, почему он
совершенно седой в свои сорок лет. Или, я мог бы сказать, взгляни на Питти,
но это невозможно, правда? Питти покончил жизнь самоубийством летом 1976
года. Жаркое было лето. Это было...-- Казалось, что Веттер задумался над сво-
ими словами.-- Тем летом было совсем плохо. Совсем плохо. Многие из нас боя-
лись, что... они могут прорваться.
-- Кто мог прорваться? Откуда? -- спросил Фарнхем. Он почувствовал,
как от презрительной улыбки приподнялись уголки его рта, он понимал, что
это далеко не вежливо, но не мог сдержать улыбки. В некотором роде, Веттер
был таким же помешанным, как и эта американка. Он всегда был немного
странным. Может быть, из-за пьянства. Потом он увидел, что Веттер за его
спиной улыбается.
-- Ты думаешь, что я рехнулся,-- сказал он.
-- Вовсе нет,-- запротестовал Фарнхем, тяжело вздохнув.
-- Ты хороший парень,-- сказал Веттер.-- Ты не будешь протирать шта-
ны за этим столом здесь в участке, когда тебе будет столько же, сколько мне. Не
будешь, если останешься в полиции. Ты собираешься остаться, Фарнхем?
-- Да,-- твердо сказал Фарнхем. Это было правдой. Он намеривался ос-
таться в полиции, даже несмотря на то, что Шейла хотела, чтобы он ушел отту-
да и работал бы в каком-нибудь другом месте, где она могла бы быть за него
спокойной. Хотя бы на сборочном заводе Форда. Мысль об этом заставляла
сжиматься все его внутренности.
-- Я так и думал,-- сказал Веттер, раздавливая свой окурок.-- Это въеда-
ется в кровь, правда? И ты мог бы продвигаться по службе. И ты закончишь ее
не в Крауч-энд. Все-таки ты не знаешь. Крауч-энд... странное место. Тебе надо
будет как-нибудь посмотреть дальнюю картотеку, Фарнхем. О, в ней много не-
обычного... девчонки и мальчишки убегают из дома, чтобы стать хиппи... пан-
ками, как они теперь себя называют... мужчины, которые вышли купить пачку
сигарет и не вернулись, а когда ты видишь их жен, то понимаешь, почему... не-
раскрытые поджоги... украденные сумочки... все это. Но между этими делами
происходит достаточно историй, от которых стынет кровь. А от некоторых
просто тошнит.
-- Это правда? -- вдруг требовательно спросил Фарнхем.
Казалось, этот вопрос не обидел Веттера. Он просто кивнул головой.
-- Случаи, очень похожие на тот, который рассказала нам бедняжка
американка. Эта женщина больше не увидит своего мужа, никогда.-- Он взгля-
нул на Фарнхема и пожал плечами.-- Можешь верить мне или нет. Все равно,
так ведь? Эта картотека находится здесь. Мы называем ее открытой, потому
что это звучит более прилично, чем "дальняя картотека" или "картотека нера-
скрытых дел". Поизучай ее, Фарнхем, поизучай.
Фарнхем ничего не сказал, но он собирался изучить ее. Мысль о том,
что была целая серия случаев, таких, как рассказала американка... вызывала
беспокойство.
-- Иногда,-- сказал Веттер, беря у Фарнхема еще одну "Силк Кат",-- мне
хочется знать о пространствах, существующих в других измерениях. Писатели-
фантасты всегда пишут о других измерениях, правда? Ты, Фарнхем, читал ког-
да-нибудь фантастику?
-- Нет,-- сказал Фарнхем. Он подумал, что это был какой-нибудь зара-
нее подготовленный розыгрыш.
-- Читал когда-нибудь Лавкрафта?
-- Никогда не слышал о нем.
-- Так вот, этот парень Лавкрафт всегда писал о других измерениях,--
сказал Веттер, доставая коробку спичек.-- О других измерениях, которые нахо-
дятся далеко от наших. В них полно бессмертных чудовищ, которые одним
взглядом могут свести человека с ума. Жуткий вздор, правда? Если не считать
тех случаев, когда кто-то попадает туда, я думаю, что все это могло быть прав-
дой. Тогда, когда вокруг тишина, и стоит поздняя ночь, как сейчас, я говорю
себе, что весь наш мир, все о чем мы думаем, приятное, обыкновенное и разум-
ное -- все это похоже на большой кожаный мяч, наполненный воздухом. Только
в некоторых местах кожа эта протерлась почти насквозь. В местах, где... где
границы очень тонкие. Понимаешь меня?
-- Да,-- сказал Фарнхем. Он совсем не понимал констебля Веттера.
-- И тогда я думаю, что Крауч-энд -- одно из таких мест с тонкими гра-
ницами. Хайгейт -- почти обычное место, с границей такой толщины, которая
должна быть между нашими и другими измерениями в Максвелл-хилл и Хай-
гейт, но теперь возьми Арчвей и Финсбери-парк. Они тоже граничат с Крауч-
энд. У меня есть приятели в обоих этих местах и они знают о моем... моем инте-
ресе к некоторым явлениям, которые никоим образом не кажутся разумными.
Определенным явлениям, к которым, скажем, имеют отношения люди, без вся-
кой выгоды для себя сочиняющие сумасшедшие истории. Ты не спрашивал себя,
Фарнхем, зачем эта женщина рассказала нам о том, что с ней произошло, если
бы это не было правдой? -- он чиркнул спичкой и взглянул поверх нее на Фарн-
хема.-- Красивая молодая женщина двадцати шести лет, в гостинице остались
двое детей, муж -- молодой юрист, успешно ведущий свои дела в Милуоки или
где-то там еще. Какой смысл приходить сюда и рассказывать всякий бред о чу-
довищах?
-- Не знаю,-- принужденно сказал Фарнхем.-- Но может быть...
-- Себе я говорю так,-- прервал его Веттер,-- что, если бы существовали
такие места с тонкими границами, одно из них должно бы начинаться в Арчвей
и Финсбери-парк... но на самом деле, такое место находится здесь, в Крауч-энд.
И я говорю себе, не был ли это такой день, когда от границы между измерения-
ми не осталось ничего, кроме... пустоты? Не был ли это такой день, когда бы
даже половина из того, что рассказала нам эта женщина, могло оказаться
правдой?
Фарнхем промолчал. Он решил, что констебль Веттер, кроме того, ве-
рит в хиромантию, френологию и розенкрейцеров.
-- Почитай дальнюю картотеку,-- вставая, сказал Веттер. Раздался
хруст, когда он положил руку на поясницу и потянулся.-- Пойду подышу све-
жим воздухом.
Не торопясь, он вышел. Фарнхем посмотрел ему вслед со смешанным
чувством смеха и неудовольствия. Веттер действительно рехнулся. И к тому же
он был любителем покурить чужие сигареты. В этом новом мире социализма и
благоденствующего государства сигареты доставались недешево. Он взял тет-
радь и снова начал перелистывать рассказ молодой женщины.
Да, он хотел посмотреть дальнюю картотеку.
Он решил сделать это хотя бы ради смеха.

Девушка -- молодая женщина -- ворвалась в полицейский участок
предыдущим вечером в четверть одиннадцатого, влажные волосы прилипли к
лицу, глаза навыкате. Она волокла за ремешок свою сумочку.
-- Лонни,-- сказала она.-- О, господи, вы должны найти Лонни.
-- Мы сделаем все возможное,-- сказал Веттер.-- Но вы должны расска-
зать нам, кто такой Лонни.
-- Он мертв,-- сказала молодая женщина.-- Я знаю, что он мертв.-- Она
заплакала. Потом начала смеяться -- прямо-таки хихикать. Свою сумочку она
бросила перед собой. С ней была истерика.
В полицейском участке в этот поздний час буднего дня почти никого не
было. Сержант Реймонд слушал женщину-пакистанку, которая почти с незем-
ным спокойствием рассказывала, как на Хиллфилд-авеню у нее украли сумочку.
Он привстал, а констебль Фарнхем вошел из приемной, где он снимал со стены
старые плакаты (ЕСТЬ ЛИ В ВАШЕМ СЕРДЦЕ МЕСТО ДЛЯ НЕЖЕЛАН-
НОГО РЕБЕНКА?) и вешал новые (ШЕСТЬ ПРАВИЛ БЕЗОПАСНОЙ ЕЗДЫ
НА МОТОЦИКЛЕ НОЧЬЮ).
Веттер кивнул Фарнхему и помахал сержанту Реймонду. Реймонд, кото-
рый предпочитал работать с ворами-карманниками, не годился для работы с
истеричкой.
-- Лонни! -- пронзительно кричала она.-- О, господи, Лонни! Они схва-
тили его!
Пакистанка повернуло свое спокойное, смуглое, похожее на луну лицо к
молодой американке, недолго изучающе поглядела на нее, затем снова поверну-
лась к сержанту Реймонду, ничуть не нарушив своего спокойствия. Фарнхем
прошел вперед.
-- Мисс,-- начал констебль Фарнхем.
-- Что там происходит? -- прошептала она. Ее дыхание было учащен-
ным и тяжелым. Фарнхем заметил на ее левой щеке небольшую царапину. Она
была красивой девушкой с каштановыми волосами. Ее одежда была умеренно
дорогой. На одной из туфель сломался каблук.
-- Что там происходит? -- повторила она, а затем произнесла в первый
раз: "Чудовища".
Пакистанка снова посмотрела... и улыбнулась. У нее были гнилые зубы.
Улыбка исчезла, как фокус волшебника, и она смотрела на бланк "потерянных
или украденных вещей", который дал ей Реймонд.
-- Приготовьте для леди чашку кофе и принесите ее в комнату номер
три,-- сказал Веттер.-- Не хотите ли чашку кофе, мэм?
-- Лонни,-- прошептала она.-- Я знаю, он мертв.
-- Успокойтесь, пройдите со стариной Тедом Веттером, и мы узнаем, в
чем дело,-- сказал он и помог ей встать. Он все еще что-то говорила тихим жа-
лобным голосом, когда он, обняв, уводил ее. Она шла, пошатываясь из-за сло-
манной туфли.
Фарнхем приготовил кофе и принес его в комнату номер три, просто от-
гороженное, выкрашенное в белый цвет помещение, в котором стоял изрезан-
ный стол, четыре стула и холодильник в углу. Он поставил перед ней кофе.
-- Пожалуйста, мэм,-- сказал он.-- Это вам поможет. У меня есть сахар,
если...
-- Я не могу пить его,-- сказала она.-- Я не смогла бы...-- Потом она
крепко обхватила руками фарфоровую чашку -- давно забытый чей-то сувенир
из Блэкпула -- как будто хотела согреться. Ее руки сильно дрожали и Фарнхем
хотел попросить ее поставить чашку, чтобы не расплескать кофе и не обжечься.
-- Я не могу,-- снова сказала она и потом немного отпила, все еще держа
чашку обеими руками, так же, как ребенок держит чашку с бульоном. И когда
она посмотрела на них -- это был взгляд ребенка, бесхитростный, измученный,
полный мольбы... и безысходности. Как будто произошло то, что каким-то об-
разом безжалостно сделало ее маленькой девочкой, будто чья-то невидимая ру-
ка устремилась к ней с небес и грубо сорвала с нее двадцать лет, бросив ее ре-
бенком в американском взрослом платье в эту белую комнатенку для дачи пока-
заний в полицейском участке Крауч-энд. Да, похоже, именно так это и было.
-- Лонни,-- сказала она.-- Чудовища,-- сказала она.-- Помогите мне. По-
жалуйста, помогите мне. Может быть, он не умер. Может быть... Я американ-
ская гражданка! -- вдруг выкрикнула она, а потом, будто сказала что-то стыд-
ное, она разрыдалась.
Веттер похлопал ее по плечу.
-- Успокойтесь, мэм. Думаю, мы поможем найти вашего Лонни. Это
ваш муж, да?
Все еще продолжая рыдать, она кивнула.
-- Дэнни и Норма в гостинице... с няней... они будут спать... дожидаясь,
когда он придет, чтобы поцеловать их...
-- Теперь, по возможности, успокойтесь и расскажите нам, что произош-
ло.
-- И где это произошло,-- добавил Фарнхем. Веттер нахмурился и бро-
сил на него быстрый взгляд.
-- Но в том-то и дело! -- заплакала она.-- Я не знаю, где это произошло!
Я даже не уверена в том, что именно произошло, кроме того, что это было уж-
ж-ж-жас...
Веттер достал свою тетрадь.
-- Как ваше имя, мэм?
-- Меня зовут Дорис Фриман. Моего мужа -- Леонард Фриман. Мы ос-
тановились в гостинице "Интерконтиненталь". Мы -- американские граждане.--
Сообщение этих подробностей, казалось, немного ободрило ее. Она отпила ко-
фе и поставила чашку. Фарнхем видел, что ее ладони были совсем красные.
Веттер записывал все это в свою тетрадь. Теперь он бросил быстрый
взгляд на констебля Фарнхема, всего лишь ненавязчиво коснулся взглядом.
-- Вы находитесь на отдыхе? -- спросил он.
-- Да... две недели здесь и неделю в Испании. Мы собирались провести
неделю в Испании... но это не поможет найти Лонни! Почему вы задаете мне
эти дурацкие вопросы?
-- Просто я хочу выяснить предпосылки случившегося, миссис Фриман,-
- сказал Фарнхем. Чисто автоматически, оба они стали говорить тихими успо-
каивающими голосами.-- Итак, продолжайте и расскажите нам, что произош-
ло. Расскажите, как сможете.
-- Почему в Лондоне так трудно найти такси? -- спросила она внезапно.
Фарнхем не знал, что ответить, но Веттер отозвался, как будто вопрос
был уместен в разговоре.
-- Трудно сказать, мэм. Возможно, из-за туристов. И особенно трудно
примерно в пять часов, когда водители начинают сменяться. Дневная смена за-
канчивается, а ночная начинается. Но почему вы спрашиваете? У вас были
трудности найти кого-нибудь, чтобы вас привезли из города сюда, в Крауч-
энд?
-- Да,-- сказала она и посмотрела на него с благодарностью.-- Мы вы-
шли из гостиницы в три часа и отправились в книжный магазин Фойла. Это
ведь на Кембридж-сиркус?
-- Неподалеку,-- согласился Веттер.-- Прекрасный большой книжный
магазин, не так ли, мэм?
-- Мы без хлопот взяли машину от "Интерконтиненталя"... они выстро-
ились в целую очередь. Но когда мы вышли из магазина Фойла, то было так,
как вы сказали. То есть, они проезжали, но огоньки на крышах не светились, и
когда одна машина наконец остановилась и Лонни назвал Крауч-энд, водитель
лишь засмеялся и отрицательно покачал головой. Сказал, что это вдали от его
обычных маршрутов.
-- Ага, так и должно быть,-- сказал Фарнхем.
-- Он даже отказался от чаевых в целый фунт,-- сказала Дорис Фриман
и в ее тоне возникло очень американское недоумение.-- Мы прождали почти
полчаса, прежде чем нашли водителя, который согласился нас отвезти. К тому
времени была уже половина шестого, может, без четверти шесть. И тогда Лон-
ни обнаружил, что потерял адрес...
Она снова крепко сжала чашку.
-- К кому вы собирались поехать? -- спросил Веттер.
-- К коллеге моего мужа. Он -- юрист, его имя Джон Сквейлз. Мой муж
не был с ним знаком, но их две фирмы являлись...-- она сделал неопределенный
жест.
-- Сотрудничали?
-- Да, правильно. И в течение последних нескольких лет у Лонни и мис-
тера Сквейлза было много деловой переписки. Когда мистер Сквейлз узнал, что
во время отпуска мы собирались побывать в Лондоне, он пригласил нас к себе
на обед. Лонни всегда писал ему, конечно, в офис, но домашний адрес мистера
Сквейлза был записан у него на листке бумаги. Когда мы сели в машину, он об-
наружил, что потерял листок. Единственное, что он помнил, было то, что это
находится в Крауч-энд.
Она посмотрела на них.
-- Крауч-энд. Мрачное название.
Веттер спросил:
-- Что же вы тогда сделали?
Она стала рассказывать. Когда она закончила свой рассказ, была выпи-
та чашка кофе и еще одна, а констебль Веттер исписал своим крупным разма-
шистым почерком несколько страниц своей тетради...

Лонни Фриман был крупным мужчиной и, чтобы разговаривать с води-
телем, он наклонился вперед с просторного заднего сидения черного лондонско-
го такси; он весело взглянул на нее, как когда-то, когда впервые увидел ее во
время баскетбольного матча в старших классах -- он сидел на скамейке, колени
почти касались его ушей, крупные руки свободно свисали между ног. Только
тогда на нем были баскетбольные трусы и на шее висело полотенце, а теперь он
носил деловой костюм с галстуком. Он не очень много участвовал в играх, лю-
бовно вспоминала она, потому что был не настолько хорошим спортсменом. И
часто терял адреса.
После того, как карманы Лонни были тщательно обшарены, шофер
снисходительно выслушал историю о потерявшемся адресе. Это был пожилой
мужчина, одетый в безупречный серый костюм, являя собой противополож-
ность мешковато одетым водителям такси в Нью-Йорке. Только клетчатая
шерстяная кепка, надетая на голову водителя, не очень гармонировала, но это
была согласующаяся дисгармония, она придавала ему некоторое очарование
лихости. По улице через Кембридж-сиркус лился нескончаемый поток автомо-
билей, в театре неподалеку объявляли о продолжающемся восьмой год подряд
показе оперы "Иисус Христос -- суперзвезда".
-- Вот что я скажу, парень,-- сказал шофер.-- Я отвезу вас в Крауч-энд,
но не собираюсь заниматься там с вами поисками. Потому что Крауч-энд --
большой район, понимаешь?
И Лонни, который никогда в жизни не был в Крауч-энд и вообще ни-
где, кроме Соединенных Штатов, глубокомысленно кивнул.
-- Да, именно так,-- согласился сам с собой шофер.-- Поэтому отвезу вас
туда, мы остановимся у какой-нибудь телефонной будки, вы уточните адрес у
своего приятеля и едем прямо до дверей.
-- Прекрасно,-- сказала Дорис, действительно считая, что так оно и
есть. Они пробыли в Лондоне уже шесть дней, и она не могла припомнить, что-
бы когда-нибудь была в таком месте, где люди были бы более вежливы, добры
или... или более воспитаны.
-- Благодарю вас,-- сказал Лонни и снова сел. Он обнял Дорис и улыб-
нулся.-- Вот видишь? Все просто.
-- Но это не благодаря тебе,-- шутливо проворчала она и слегка ударила
его в бок. В машине было много места, чтобы даже такой высокий человек, ка-
ким был Лонни, смог потянуться; черные лондонские такси были еще простор-
нее, чем нью-йоркские.
-- Хорошо,-- сказал шофер.-- Тогда поехали. Ну, вперед, в Крауч-энд.
Был конец августа, и ровный жаркий ветер шелестел по улицам и тре-
пал одежду мужчин и женщин, возвращавшихся домой после работы. Солнце
уже зашло за крыши домов, но когда оно просвечивало между ними, Дорис ви-
дела, что оно начинало приобретать красноватый закатный отлив. Шофер на-
певал что-то сквозь зубы. Она расслабилась в объятиях Лонни; казалось, что за
последние шесть дней она видела его больше, чем за весь год, и ей было очень
приятно обнаружить, что это ей нравиться. Она тоже раньше никогда не уезжа-
ла из Америки, и ей приходилось напоминать себе, что она в Англии, она в
ЛОНДОНЕ, и что тысячи людей были бы счастливы побывать здесь.
Очень скоро она потеряла всякое ощущение направления; она обнару-
жила, что поездки в такси по Лондону действуют так расслабляюще. Город рас-
простерся огромным муравейником, полным старинных названий, в которых
звучали такие слова, как "дорога", "манеж", "холмы", "соборы" и даже "посто-
ялые дворы", и ей было непонятно, как здесь можно проехать куда-либо. Когда
вчера она сказала об этом Лонни, он ответил, что здесь можно очень точно
проехать, куда нужно... разве она не заметила, что у всех под приборной па-
нелью имеется аккуратно сложенный путеводитель по Лондону?
Это была их самая долгая поездка в такси. Позади осталась фешене-
бельная часть города (несмотря на упорное ощущение того, что они кружили
по одному и тому же району). Они проехали через район массивных зданий, ко-
торый казался совершенно безлюдным и не проявлял признаков жизни (хотя
нет, поправила она себя, рассказывая свою историю Веттеру и Фарнхему в ма-
ленькой белой комнате, она видела маленького мальчика, сидевшего на краю
тротуара и зажигавшего спички), потом через район небольших, более похожих
на хижины магазинчиков, овощных палаток, а затем -- неудивительно, что по-
ездка по Лондону в автомобиле производила ощущение кружения -- казалось,
что они снова въехали прямо в фешенебельную часть города.
-- Там была даже закусочная "Макдональдс",-- сказала она Веттеру и
Фарнхему таким тоном, каким обычно говорят о сфинксах и висячих садах.
-- Правда? -- удивленно и почтительно спросил Веттер. Ей удалось мно-
гое вспомнить, и он не хотел нарушить это ее состояние, по крайней мере, пока
она не рассказала им все, что могла.
Фешенебельный район с закусочной "Макдональдс" остался позади.
Теперь солнце было похоже на круглый оранжевый мяч, который повис над го-
ризонтом и заливал улицы странным прозрачным светом, однако лица всех
прохожих были как бы в огне.
-- Именно тогда все начало... меняться,-- сказала она. Ее голос немного
понизился. Руки опять задрожали.
Веттер наклонился вперед, поглощенный ее словами.
-- Меняться? Как? Как все стало меняться, миссис Фриман?
Они проехали мимо витрины газетного киоска, вспомнила она, где на
вывеске был заголовок "ШЕСТЬДЕСЯТ ЧЕЛОВЕК ИСЧЕЗЛИ В КОШМАРЕ
МЕТРОПОЛИТЕНА".
-- Лонни, посмотри на это!
-- На что? -- он повернулся, но газетный киоск был уже позади.
-- Там было написано: "Шестьдесят человек исчезли в кошмаре метро-
политена". Так здесь называют подземку?
-- Да,-- сказал Лонни,-- метрополитеном или трубой. Там была авария?
-- Не знаю,-- она наклонилась вперед.-- Водитель, вы не знаете, о чем
это? В метро была авария?
-- Столкновение, мэм? Не знаю.
-- У вас есть радио?
-- В машине нет, мэм.
-- Лонни?
-- Хм?
Но она видела, что Лонни стало неинтересно. Он вновь проверял свои
карманы (а поскольку он был одет в костюм-тройку, у него было множество
карманов, которые можно было проверить), еще раз пытаясь найти клочок бу-
маги с записанным на нем адресом Джона Сквейлза.
Сообщение, написанное мелом на специальной доске, снова и снова воз-
никало у нее в голове. Оно должно было бы звучать так: "ШЕСТЬДЕСЯТ ЧЕ-
ЛОВЕК ПОГИБЛИ В АВАРИИ В МЕТРОПОЛИТЕНЕ". Должно было зву-
чать так: "ШЕСТЬДЕСЯТ ЧЕЛОВЕК ПОГИБЛИ ПРИ СТОЛКНОВЕНИИ
ПОЕЗДОВ МЕТРОПОЛИТЕНА". Но... ШЕСТЬДЕСЯТ ЧЕЛОВЕК ИСЧЕЗЛИ
В КОШМАРЕ МЕТРОПОЛИТЕНА. Ей стало тревожно. Там не было сказано
"погибли"... там было написано "исчезли"... как будто речь шла об утонувших
в море матросах.
КОШМАР МЕТРОПОЛИТЕНА.
Ей это не нравилось. Это наводило ее на мысли о кладбищах, канализа-
ционных магистралях и бледных отвратительных существах, стаи которых нео-
жиданно выходят из тоннелей метро, хватают своими руками (а, может быть,
щупальцами) на перронах несчастных пассажиров, утаскивают их в темноту...
Они свернули направо. На углу около своих мотоциклов стояли трое
парней в кожаных куртках. Они на мгновение взглянули на такси -- диск захо-
дящего солнца слепил лицо -- казалось, что у мотоциклистов были не человече-
ские головы. В это мгновение она до тошноты была уверена, что над этими ко-
жаными куртками были лоснящиеся, плоские и покатые крысиные головы, ко-
торые пристально смотрели на машину бусинками своих черных глаз. Потом
освещение совсем немного изменилось, и она поняла, что, конечно, ошиблась;
это всего лишь трое парней лет восемнадцати курили, стоя около британской
разновидности американского кондитерского магазина.
-- Ну, вот мы и приехали,-- сказал Лонни, прекращая свои поиски и по-
казывая рукой в окно. Они проезжали мимо надписи "Крауч-хилл-роуд". К ним
приблизились старые кирпичные дома, похожие на сонных вдовствующих чле-
нов королевской фамилии; казалось, что они смотрят на такси пустыми глазни-
цами своих окон. Мимо проехали несколько детей на велосипедах и мопедах.
Двое других без заметных успехов пробовали прокатиться на скейтборде. Отцы
семейств вышли после работы посидеть, покурить и поболтать, присматривая
за детьми. Все это выглядело убедительно обыкновенным.
Такси остановилось около мрачного вида ресторанчика с пятнистой
надписью в углу витрины: "Имеется полный патент на торговлю" и другой
крупной надписью, которая гласила, что здесь можно купить на вынос блюда с
острой приправой. Внутри на подоконнике спал огромных размеров серый кот.
Около ресторанчика была телефонная будка.
-- Приехали, парень,-- сказал водитель.-- Узнай адрес своего приятеля, и
я разыщу его.
-- Очень любезно с вашей стороны,-- сказал Лонни и вышел из машины.
Дорис еще немного посидела в автомобиле, а потом тоже встала, чувст-
вуя, что ей надо размяться. На улице все еще дул горячий ветер. Ее юбка закру-
тилась от ветра вокруг ног, и к голени прижало старую обертку от мороженно-
го. С гримасой отвращения она отбросила ее. Когда она подняла глаза, через
витрину взглядом она наткнулась на большого серого кота. Он пристально
смотрел на нее своим единственным глазом. Другая часть его морды была со-
драна в какой-то давнишней, но яростной драке, от нее остался только уродли-
вый розоватый шрам, молочного цвета бельмо и несколько клочьев шерсти.
Он беззвучно мяукнул на нее сквозь стекло витрины.
Испытывая приступ отвращения, она пошла к телефонной будке и за-
глянула в нее сквозь грязное стекло. Лонни сложил кольцом большой и указа-
тельный пальцы и подмигнул ей. Потом опустил десятипенсовик в телефонный
аппарат и заговорил с кем-то. Сквозь стекло не было слышно, как он смеялся.
Как того кота. Она оглянулась, но теперь витрина была пуста. В сумраке поме-
щения она видела перевернутые стулья на столах и старика, подметавшего
шваброй пол. Когда она оглянулась назад, она увидела, как Лонни стал что-то
записывать. Он отложил ручку, взял листок бумаги -- она видела записанный
на нем адрес -- сказал еще пару слов, потом повесил трубку и вышел из будки.
Немного гордясь собой, он помахал ей адресом.
-- Все в поряд...-- Его взгляд устремился мимо нее и он нахмурился.-- Ку-
да девалось такси?
Она обернулась. Такси исчезло. Там, где оно стояло, была только обо-
чина тротуара, да в сточной канаве лениво шевелились несколько клочков бу-
маги. На другой стороне улицы хватались друг за друга и хихикали двое ребя-
тишек. Дорис заметила, что у одного из них была изуродована рука, она похо-
дила на клешню -- Дорис подумала, что министерство здравоохранения должны
были бы заботить такие вещи. Дети посмотрели на другую сторону улицы, уви-
дели, что она наблюдает за ними и, хихикая, снова бросились в объятия друг
друга.
-- Ну... я не знаю...-- сказала Дорис. Она почувствовала себя потеряв-
шейся и немного оцепеневшей. Из-за жары, ветра, который дул ровно, без по-
рывов, как из печки; свете, густого, как краска...
-- Который был час? -- вдруг спросил Фарнхем.
-- Я не знаю,-- сказала Дорис Фриман, вздрогнув от собственного изло-
жения подробностей.-- Полагаю, что шесть. Не позже, чем двадцать минут седь-
мого.
-- Понятно, продолжайте,-- сказал Фарнхем, прекрасно зная, что в авгу-
сте заход солнца не начинался, даже по очень приблизительным меркам, до се-
ми часов или позже.
-- Не знаешь? -- повторил Лонни.-- Что же он, так вот просто взял и
уехал?
-- Может быть, когда ты поднял руку,-- сказала Дорис и, подняв свою
руку, сложила кольцом большой и указательный пальцы, как это сделал Лонни
в телефонной будке.-- Наверное, когда ты сделал так, он подумал, что ты пома-
хал ему на прощание.
-- Мне бы пришлось долго махать ему, чтобы отослать его с двумя фун-
тами и пятью шиллингами на счетчике,-- усмехнулся Лонни и пошел к тротуа-
ру. На другой стороне Крауч-хилл-роуд двое малышей все еще хихикали.-- Эй! -
- позвал Лонни.-- Ребята!
-- Вы -- американец, сэр? -- отозвался один из них. Это был мальчик с
клешней.
-- Да,-- улыбаясь сказал Лонни.-- Вы видели здесь такси? Водитель пое-
хал в сторону центра?
Дети, казалось, обдумывали этот вопрос. Приятельницей мальчишки
была девочка лет пяти с неопрятно спутавшейся копной каштановых волос.
Она шагнула вперед к краю противоположного тротуара, сложила ладошки ру-
пором и, все еще улыбаясь, прокричала им в свой рупор: "Пошел ты, парень, на
...!"
У Лонни отвисла челюсть.
-- Сэр! Сэр! Сэр! -- пронзительно прокричал мальчишка и своей изуро-
дованной рукой сделал непристойный жест. Потом они оба бросились бегом за
угол и исчезли, только их смех отозвался эхом.
Лонни, онемев, взглянул на Дорис.
-- Я... я полагаю, что они не любят американцев,-- сказал он, запинаясь.
Она нервно посмотрела по сторонам. Улица была совершенно безлюд-
ной.
Он обнял ее рукой.
-- Итак, малыш, похоже, мы пойдем пешком.
-- Не уверена, что мне хочется идти туда, Лонни,-- сказала она.-- Эти
двое, может, побежали за своими старшими братьями.-- Она засмеялась, чтобы
показать, что это была шутка, но в ее смехе звучала некоторая истеричность,
которая не понравилась ей. Подумать только, этот вечер становился фантасти-
ческим, и это ей очень не нравилось. Ей захотелось, чтобы они остались в гос-
тинице.
-- Нам не остается ничего другого,-- сказал он.-- Эта улица не перепол-
нена такси, не правда ли?
-- Лонни, почему он так поступил? Просто, как это сказать, просто уд-
рал.
-- Не имею ни малейшего понятия. Но Джон дал мне для таксиста хоро-
шие ориентиры. Он живет на улице Брасс-энд, которая представляет собой
очень короткий тупик, и он сказал, что ее нет в путеводителе.
Говоря это, он уводил ее от телефонной будки, от ресторанчика, в кото-
ром подавалось на вынос еда с приправами, от опустевшего тротуара. Они сно-
ва шли по Крауч-хилл-роуд.
-- Нам нужно свернуть направо на Хиллфилд-авеню, потом немного
пройти налево, после свернуть на первую улицу направо... или налево? Во вся-
ком случае, на Петрит-стрит. Второй поворот налево и будет Брасс-энд.
-- Ты все это помнишь?
-- Проверь меня,-- смело сказал он, и ей просто пришлось рассмеяться. У
Лонни был талант делать так, что все казалось лучше, чем на самом деле.

На стене висела карта района Крауч-энд. Фарнхем подошел к ней и, за-
сунув руки в карманы, внимательно рассматривал ее. Полицейский участок ка-
зался теперь очень тихим. Веттер был еще на улице -- проветривал мозги от ос-
татков чертовщины, как он надеялся -- а Раймонд закончил свои дела с женщи-
ной, у которой украли сумочку.
Фарнхем приложил палец к тому месту на карте, где шофер, вероятнее
всего, бросил их (если вообще можно было верить рассказу женщины). Да, их
путь к дому юриста казался очень простым. По Крауч-роуд на Хиллфилд-аве-
ню, от Петри-стрит к Брасс-энд, на котором было не более шести или восьми
домов. Всего не больше мили. Вполне могли сами добраться пешком.
-- Реймонд! -- позвал он.-- Ты все еще здесь?
Вошел Реймонд. Он переоделся, чтобы выйти на улицу, и застегивал
молнию на легкой поплиновой ветровке.
-- Уже ухожу, дорогой мой безбородый.
-- Прекрати,-- сказал Фарнхем, все же улыбаясь. Реймонд немного напу-
гал его. Он был одним из тех людей, на которых достаточно один раз взглянуть
и понять, что они находятся близко от границы законопорядка... но то с одной
ее стороны, то с другой. От левого уголка рта Реймонда вниз почти до самого
кадыка проходила белая извилистая линия шрама. Он утверждал, что однажды
вор-карманник едва не перерезал ему горло ударом разбитой бутылки. Заявлял,
что именно поэтому он ломает им пальцы. Фарнхем полагал, что это вранье.
Он считал, что Реймонд ломает им пальцы потому, что это ему просто нравит-
ся.
-- Есть сигаретка? -- спросил Реймонд.
Фарнхем вздохнул и дал ему сигарету. Его пачка быстро пустела. Давая
прикурить Реймонду, он спросил, есть ли на Крауч-хилл-роуд ресторанчик, где
продаются приправы.
-- Понятия не имею, дорогой,-- сказал Реймонд.
-- Так я и думал.
-- У моей крошки трудности?
-- Нет,-- сказал Фарнхем намного резковато, вспомнив спутавшиеся во-
лосы и пристальный взгляд Дорис Фриман.

Дойдя почти до конца Крауч-хилл-роуд, Дорис и Лонни свернули на
Хиллфилд-авеню, на которой располагались внушительные и изящные дома,
похожие ни на что иное, как на раковины, подумала она, наверное, с хирурги-
ческой точностью разделенные внутри на жилые комнаты и спальни.
-- Пока все идет хорошо,-- сказал Лонни.
-- Да...-- начала она, и как раз именно в тогда раздался тихий стон.
Они оба остановились. Стон раздавался справа от них, где маленький
дворик окружала высокая живая изгородь. Лонни пристально посмотрел в на-
правлении, откуда шел звук, а она схватила его за руку.-- Лонни, не...
-- Что не? -- сказал он.-- Кому-то причиняют боль.
Она, нервничая, пошла за ним. Изгородь была высокая, но тонкая. Он
раздвинул изгородь и увидел маленький квадратный газон, обсаженный цвета-
ми. Газон был ярко-зеленый. Посередине него находилось черное дымящееся
пятно, по крайней мере, таким было ее первое впечатление. Когда она снова за-
глянула через плечо Лонни -- он был слишком высок и оно мешало ей смотреть
-- она увидела, что это было отверстие, несколько похожее своими очертаниями
на фигуру человека. Оттуда клубами выходил дым.
Внезапно она подумала: "ШЕСТЬДЕСЯТ ЧЕЛОВЕК ИСЧЕЗЛИ В
КОШМАРЕ МЕТРОПОЛИТЕНА".
-- Лонни,-- сказала она.-- Не надо.
-- Кто-то страдает от боли,-- сказал он, пролезая сквозь изгородь, отче-
го раздался острый царапающий звук. Она видела, как он пошел к этой дыре, а
потом ветки изгороди сомкнулись, и она видела только смутные очертания его
удаляющейся фигуры. Она попыталась пролезть вслед за ним, но к несчастью в
нее до крови впились короткие жесткие сучья изгороди. На ней была кофточка
без рукавов.
-- Лонни? -- позвала она, вдруг очень испугавшись.-- Лонни, вернись!
-- Подожди минутку, доро...
Сверху через изгородь на нее равнодушно смотрел дом.
Звуки стонов не смолкали, но теперь они стали еще тише -- гортанные и
почему-то ликующие. Неужели Лонни не слышал этого?
-- Эй, есть там кто-нибудь? -- услышала она, как крикнул Лонни.-- Есть
там... О! Эй! Господи Иисусе! -- И вдруг Лонни пронзительно закричал. Никог-
да в жизни она не слышала, чтобы он так кричал, это было ужасно. Ее ноги, ка-
залось налились водой. Безумным взглядом она поискала дорожку, которая ве-
ла от изгороди, и не увидела ее. Нигде. Перед глазами у нее завертелись карти-
ны -- мотоциклисты, на мгновение ставшие похожими на больших крыс с пока-
тыми головами, кот с розовой изжеванной мордой, маленький мальчишка с
клешней вместо руки.
ЛОННИ! -- она пыталась громко закричать, но не смогла.
Теперь раздались звуки борьбы. Стон прекратился. Из-за изгороди до-
носились звуки -- мокрые, чавкающие. Потом вдруг Лонни вылетел сквозь изго-
родь, будто его вышвырнула какая-то огромная сила. Левый рукав его пиджака
был оторван, а весь костюм заляпан чем-то черным, которое, казалось, дыми-
лось так же, как яма на газоне.
-- Дорис, беги!
-- Лонни, что...
-- Беги! -- его лицо было совсем белым.
Безумным взглядом Дорис посмотрела вокруг, нет ли поблизости поли-
цейского или хотя бы кого-нибудь. Но Хиллфилд-авеню, похоже, была частью
какого-то огромного пустынного города, она не увидела никаких признаков
жизни или движения. Потом она оглянулась на изгородь и увидела, как позади
нее что-то двигалось, нечто еще более чем просто черное, оно казалось черным
как смоль, полной противоположностью всему белому.
И оно с хлюпаньем двигалось.
Минутой позже короткие жесткие сучья изгороди затрещали. Оцепенев
от ужаса, она навсегда застыла бы в неподвижности (так она сказала Веттеру и
Фарнхему), если бы Лонни грубо не схватил ее за руку и пронзительно закри-
чал на нее -- да, Лонни, который никогда даже не повысил голоса на детей,
ПРОНЗИТЕЛЬНО ЗАКРИЧАЛ -- она все еще так и стояла бы застыв в оцепе-
нении. Стояла бы или...
Но они побежали.
-- Куда? -- спросил Фарнхем.
Она не знала. Случившееся совсем погубило Лонни. Его охватила пани-
ка и чувство омерзения. Он молчал. Его пальцы сжимали ее запястье, как на-
ручники. Они побежали от дома, который неясно вырисовывался над изго-
родью, побежали от дымящейся ямы на газоне. Это она помнила точно, все ос-
тальное оставило смутные впечатления.
Сначала бежать было трудно, но потом стало легче, потому что они бе-
жали вниз по склону. Они повернули, потом повернули еще. Серые дома с высо-
кими верандами, задернутыми зелеными шторами, пристально смотрели на
них. Она вспомнила, что Лонни сорвал с себя пиджак, который был забрызган
чем-то черным и липким, и отбросил его в сторону. Потом они оказались на ка-
кой-то широкой улице.
-- Остановись,-- задыхаясь, попросила она,-- Лонни... остановись... я не
могу...-- Свободную руку она прижимала себе к боку, куда, казалось, впился
раскаленный гвоздь.
И он, наконец, остановился. Они вышли из жилого района и стояли на
углу Крауч-лейн и Норрис-роуд. Знак на дальней стороне Норрис-роуд показы-
вал, что они находились всего лишь в одной миле от Жертвенного Городища.
-- Города? -- предположил Веттер.
-- Нет,-- сказала Дорис Фриман.-- Городища, именно "ища".

Реймонд потушил сигарету, которую "одолжил" у Фарнхема.
-- Я пошел,-- объявил он, а потом пристально посмотрел на Фарнхема.--
Тебе, малыш, следует лучше заботиться о себе. У тебя под глазами здоровые си-
няки. Малыш, а на ладонях у тебя волосы не растут? -- он громко расхохотался.
-- Ты когда-нибудь слышал о Крауч-лейн? -- спросил Фарнхем.
-- Ты имеешь в виду Крауч-хилл-роуд?
-- Нет, я говорю о Крауч-лейн.
-- В жизни не слыхал.
-- А Норрис-роуд?
-- Норрис-роуд идет напрямик от Хай-стрит в Бейсингстоне...
-- Нет, здесь.
-- Не знаю, малыш.
Почему-то он ничего не мог понять -- эта женщина, видимо, рехнулась -
- но Фарнхем настойчиво продолжал расспрашивать.
-- А о Жертвенном Городище?
-- Городище? Ты сказал? Не городок?
-- Да, правильно.
-- Никогда не слышал о нем, малыш, но если услышу, то наверное по-
стараюсь избежать такого места.
-- Почему?
-- Потому что на древнем языке жрецов-друидов городищем называлось
место ритуальных жертвоприношений. Именно там они вырезали у своих жертв
печень и глаза. Желаю тебе сна без сновидений, мой милый.-- И, застегнув до
самого подбородка молнию своей ветровки, Реймонд выскользнул на улицу.
Фарнхем проследил за ним встревоженным взглядом. Услышать от него
это было неожиданно, сказал он самому себе. Откуда может такой грубый по-
лисмен, как Сид Реймонд, знать о ритуалах жрецов-друидов, когда все его зна-
ния можно было написать на булавочной головке и там еще оставалось бы мес-
то для "Отче наш". Да, именно так. Но даже если он давно узнал где-то об
этом, это не может изменить того факта, что эта женщина была...

-- Наверное, я схожу с ума,-- сказал Лонни и неуверенно засмеялся.
Дорис посмотрела на свои часы и увидела, что было примерно четверть
восьмого. Свет на улице изменился с ярко-оранжевого до густого и мрачно-
красного, который ярко отражался от витрин магазинчиков на Норрис-роуд и,
казалось, покрыл шпиль церкви напротив свежеспекшейся кровью. Сплющен-
ная сфера самого солнца сейчас уже коснулась линии горизонта.
-- Что там произошло? -- спросила Дорис.-- Что это было Лонни?
-- Я потерял мой пиджак. Черт побери!
-- Ты не потерял. Ты снял его. Он весь был заляпан...
-- Не говори глупостей! -- огрызнулся он на нее. Но его глаза не были
раздраженными; они были тихими, потрясенными, блуждающими.-- Я потерял
его, вот и все.
-- Лонни, что произошло, когда ты пролез через изгородь?
-- Ничего,-- живо сказал он.-- Давай не будем говорить об этом. Где мы
находимся?
-- Лонни...
-- Я не помню,-- тихо сказал он, глядя на нее.-- В голове пустота. Мы
были там... мы услышали какой-то звук... потом я побежал. Это все, что я могу
вспомнить.-- И потом он добавил детским голоском, который испугал ее: -- Не-
ужели я выбросил свой пиджак? Он мне нравился. Он шел к этим брюкам.
Затем он вдруг рассмеялся идиотским смехом.
Это было что-то новое, пугающее. То, что он видел за изгородью, каза-
лось, частично выбило его из колеи. Она не была уверена, что то же самое не
случилось бы с ней... если бы она увидела это. Все равно, они должны выбрать-
ся отсюда. Вернуться в гостиницу к детям.
-- Давай возьмем такси. Я хочу домой.
-- Но Джон...
-- Наплевать на Джона! -- сказала она, и теперь ей пришла навязчивая
мысль.-- Что-то не так, все не так, мы берем такси и едем домой!
-- Ладно. Хорошо.-- Дрожащей рукой Лонни провел себе по лбу.-- Но
здесь нет ни одного такси.
На Норрис-роуд, широкой, вымощенной булыжником улице, действи-
тельно совсем не было машин. Прямо по середине ее проходили старые трам-
вайные пути. На другой стороне перед цветочным магазином был припаркован
старый трехколесный автомобиль. Дальше, на их стороне, косо наклонившись
на стойке, стоял мотоцикл "Ямаха". И это было все. Они слышали шум едущих
автомобилей, но он был приглушен расстоянием.
-- Может быть, улица закрыта на ремонт,-- пробормотал Лонни, а по-
том он поступил странно... странно, во всяком случае, для него; он всегда был
таким спокойным, уверенным в себе. Он оглянулся, как будто боялся, что за ни-
ми кто-то идет.
-- Пойдем пешком,-- сказала она.
-- Куда?
-- Куда угодно. Лишь бы из Крауч-энд. Мы сможем взять такси, если
уйдем отсюда.-- Она вдруг уверилась в этом, если ничего не случиться.
-- Хорошо.-- Теперь, казалось, он хотел, чтобы во всем этом она приня-
ла первенство на себя.
Они пошли по Норрис-роуд в направлении к заходящему солнцу. Авто-
мобильный шум оставался таким же далеким, казалось, он не исчезал, но и не
становился громче. Эта пустынность начинала действовать ей на нервы. Она
почувствовала, что за ними следят, старалась гнать от себя это ощущение и об-
наружила, что не может этого сделать. Звук их шагов
(ШЕСТЬДЕСЯТ ЧЕЛОВЕК ИСЧЕЗЛИ В КОШМАРЕ МЕТРОПОЛИ-
ТЕНА)
возвращался к ним глухим эхом. Случившееся у изгороди снова и снова
прокручивалось у нее в голове и, наконец, ей пришлось опять спросить:
-- Лонни, что это было?
Он ответил просто:
-- Я не помню, Дорис. И не хочу вспоминать от этом.
Они прошли мимо универсального магазина, который был закрыт -- в
его витрине лежала груда кокосовых орехов, похожих на высохшие отрублен-
ные головы. Прошли мимо прачечной, в которой белые стиральные машины,
отодвинутые от стен, покрытых выцветшей розовой штукатуркой, были похо-
жи на вырванные из старческих десен квадратные зубы -- этот образ вызвал у
нее приступ тошноты. Они прошли витрину, всю в мыльных потоках, со ста-
рым объявлением на ней "МАГАЗИН СДАЕТСЯ В АРЕНДУ". За полосками
высохшего мыла что-то шевелилось, и Дорис увидела, что на нее пристально
смотрит изуродованное боевым розовым шрамом с пучками шерсти морда ко-
та.
Она проверила ощущения своего тела и обнаружила в себе состояние
медленно растущего ужаса. Она почувствовала, как ее внутренности понемногу
медленно начали подниматься в ней. Во рту появился резкий неприятный при-
вкус, будто бы она проглотила дозу крепкого зубного полоскания. В свете за-
катного солнца булыжники Норрис-роуд сочились свежей кровью.
Они приблизились к подземному переходу. В нем тоже было темно.
-- Я не могу,-- самым реальным образом сообщил ее разум.-- Я не могу
спуститься туда, там внизу что-то может быть. НЕ проси меня, потому что я
просто не могу.
Другая часть ее разума спросила, в состоянии ли она вынести обратный
пройденный путь мимо пустого магазина с котом (как он туда попал из ресто-
ранчика около телефонной будки? Лучше не думать об этом), неуклюжего рта
прачечной, универсального магазина с отрубленными высохшими головами.
Она подумала, что не смогла бы.
Волоча ноги, они теперь ближе подошли к подземному переходу.
Над ним, оставляя за собой шлейф искр, промчался состав из шести ва-
гонов, подобно тому, как одержимая безумной страстью невеста с непристой-
ной ненасытностью бросается навстречу своему жениху. Они оба непроизволь-
но отпрянули назад, но именно Лонни громко вскрикнул. Она посмотрела на
него и увидела, что за прошедший час он превратился в совершенно чужого че-
ловека... только один ли час прошел? Она не знала. Но точно знала, что он еще
больше поседел, но она твердила себе -- так уверенно, как только могла -- что
это из-за освещения, и этот довод убедил ее. Лонни был не в состоянии вернуть-
ся обратно. Поэтому нужно идти в переход.
-- Дорис...-- сказал он, отступив немного назад.
-- Пойдем,-- сказала она и взяла его за руку. Она сделала это резко, что-
бы он не почувствовал, как дрожит ее рука. Она шла вперед и он послушно сле-
довал за ней.
Они уже почти вышли наверх.
-- Очень короткий переход,-- подумала она со смешанным чувством об-
легчения, но тут выше локтя ее схватила рука.
Она не закричала. Ее легкие опали и, казалось, превратились в смятые
бумажные пакетики. Ее разум хотел покинуть ее тело и просто... и просто поки-
нуть его. Рука Лонни отделилась от ее руки. Казалось, он ни о чем не подозре-
вал. Он вышел на другую сторону улицы -- только одно мгновение она видела
его силуэт, высокий и худой, в кровавом яростном свете заходящего солнца -- а
потом он исчез. С тех пор она его не видела.
Схватившая ее рука была волосатой, как у обезьяны. Рука безжалостно
развернула ее лицом к тяжелой грузной фигуре, прислонившейся к закопченной
бетонной стене. Фигура склонилась в двойной тени двух бетонных колон, поэ-
тому она не могла различить ничего, кроме очертаний фигуры... очертаний и
двух светящихся зеленых глаз.
-- Сигаретка найдется, малышка? -- спросил ее сиплый грубый голос, и
на нее пахнуло сырым мясом, пережаренными чипсами и чем-то сладким и мерз-
ким, как с самого дна баков с помоями.
Эти зеленые глаза были кошачьими. И вдруг у нее возникла уверен-
ность, ужасная уверенность, что если бы эта большая грузная фигура вышла из
тени, она увидела бы глаз с бельмом, розовые складки шрама, клочья рыжева-
той шерсти.
Удержавшись на ногах, она вырвалась и почувствовала около себя дви-
жение воздуха от... руки? клешней? Раздалось шипение, свист...
Наверху промчался еще один состав. Грохот был жуткий -- от него виб-
рировали мозги. Копоть осыпалась, как черный снег. Второй раз за этот вечер,
ослепленная ужасом, она бросилась бежать, не зная куда... и не сознавая, как
долго.
Привело ее в чувство сознание того, что Лонни исчез. Тяжело и порыви-
сто дыша, она едва не ударилась о грязную кирпичную стену. Она была все еще
на Норрис-роуд (по крайней мере, она так думала, сказала она обоим констеб-
лям; широкая мостовая все так же была вымощена булыжником и трамвайные
пути все так же проходили посередине ее), только пустые заброшенные мага-
зинчики уступили место обезлюдевшим заброшенным универсальным магази-
нам. На одном была вывеска с надписью "ДОГЛИШ И СЫНОВЬЯ". На вто-
ром название "АЛЬХАЗАРД" было затейливо вырисовано на старой облупив-
шейся зеленой краске. Под надписью были вырисованы крючки и черточки
арабского письма.
-- Лонни! -- позвала она, несмотря на тишину, не было слышно даже эха
(Нет, тишина не была полной, сказала она им: слышался шум едущих машин,
который вроде бы стал ближе... но не очень). Казалось, когда она произнесла
имя своего мужа, оно неподвижно упало к ее ногам. Кровавый свет закатного
солнца сменился прохладными серыми сумерками. Впервые ей пришли в голову,
что здесь, в Крауч-энд, ее может застать ночь -- если она все еще действительно
была в Крауч-энд -- и эта мысль снова вызвала прилив ужаса.
Она сказала Веттеру и Фарнхему, что совершенно ни о чем не думала
неизвестно сколько времени между тем, когда их бросили около телефонной
будки, и самым последним ее приступом ужаса. Она была, как испуганной жи-
вотное. Работали только инстинкты, которые заставили ее бежать. А теперь
она осталась одна. Ей был нужен Лонни, ее муж. Она знала только это. Но ей
не приходило в голову поинтересоваться, почему этот район, который находил-
ся, должно быть, не более чем в пяти милях от Кэмбридж-сиркус, совершенно
безлюден. Ей не приходило в голову поинтересоваться, каким образом этот
уродливый кот мог попасть из ресторанчика в объявленный к аренде магазин.
Ее не интересовала даже непонятная яма на газоне у того дома и какое отноше-
ние имела эта яма к Лонни. Эти вопросы возникли уже потом, когда было
слишком поздно, и они будут (сказала она) преследовать ее всю жизнь.
Дорис Фриман шла и звала Лонни. Ее голос звучал приглушенно, а ша-
ги, казалось, звонко отдавались в тишине. Тени начали заполнять Норрис-ро-
уд. Небо над головой было теперь пурпурного цвета. Может быть, из-за суме-
рек или потому, что она устала, но казалось, что здания магазинов теперь скло-
нились над улицей. Казалось, что их витрины, покрытые затвердевшей грязью
десятилетий, а может, вековой давности, вопросительно смотрели на нее. Фами-
лии на вывесках (сказала она) становились все более странными, безумными и
совершенно непроизносимыми. Гласные буквы стояли не на своих местах, а со-
гласные соединялись так, что человеческий язык был не в состоянии произнести
их. На одной вывеске было написано: "КРАЙОН КТУЛУ", а пониже -- крючки
арабского письма. На другой было: "ЙОГСОГГОТ". Еще на одной "РТЕЛЕХ".
Там была вывеска, которую она особенно запомнила: "НРТСЕН НАЙРЛАТО-
ТЕП".
(-- Как вы смогли запомнить такую тарабарщину? -- спросил ее Фарн-
хем.
И Дорис Фриман медленно и устало покачала головой:
-- Не знаю. Я правда не знаю.)
Казалось, вымощенная булыжником, разделенная трамвайными путями
Норрис-роуд ведет в никуда. И хотя она продолжала идти -- вряд ли она могла
бежать, но потом сказала, что бежала -- она больше не звала Лонни. Теперь ее
охватил самый сильный страх, какой она когда-либо в своей жизни испытыва-
ла, страх, испытав который, человек должен сойти с ума или умереть. Она все-
таки не могла отчетливо определить свой страх, она могла сделать это только в
одном, но даже это, хотя и конкретное, удавалось не слишком хорошо.
Она сказала, что чувствовала, будто находится не в этом мире. Будто
она на другой планете, такой чужой, что человеческий разум не мог даже по-
нять ее. Она сказала, что углы казались не такими. Цвета казались не такими.
И... но это все было безнадежно.
Она шла под небом, которое выглядело искаженным и чужим, между
темными, казавшимися большими, домами, и могла лишь надеяться, что это
когда-нибудь кончится.
И это, действительно, кончилось.
Она осознала, что немного впереди себя видит на тротуаре две фигурки.
Это были двое детей -- мальчик с изуродованной клешнеобразной рукой и ма-
ленькая девочка. Ее волосы были перевязаны ленточками.
-- Это та самая американка,-- сказал мальчик.
-- Она потерялась,-- сказала девочка.
-- Потеряла своего мужа.
-- Заблудилась.
-- Нашла дорогу, которая еще хуже.
-- Нашла дорогу в преисподнюю.
-- Потеряла надежду.
-- Нашла Звездного Дудочника...
-- ...Пожирателя пространства...
-- ... Слепого Трубача, которого уже тысячу лет не называют по имени...
Они произносили свои слова все быстрее и быстрее, как церковную мо-
литву, на одном дыхании, похожую на сияющий мираж. От них у нее закружи-
лась голова. Дома наклонились. Звезды погасли, но это были не ее звезды, те,
которые были ей нужны, когда она была маленькой девочкой, или при которых
за ней ухаживали, когда она была девушкой, эти звезды сводили ее с ума свои-
ми безумными созвездиями; она зажала руками уши, но не смогла заглушить
эти звуки и, наконец, пронзительно закричала им:
-- Где мой муж? Где Лонни? Что вы сделали с ним?
Воцарилась тишина. А потом девочка сказала:
-- Он ушел вниз.
Мальчик сказал:
-- Ушел к Тому-Кто-Ждет.
Девочка улыбнулась -- это была злобная улыбка, полная зловещей не-
винности.
-- Он не мог не пойти. На нем знак. И ты тоже пойдешь. Ты пойдешь
сейчас.
-- Лонни! Что вы сделали с...
Мальчик поднял руку и высоким, похожим на звук флейты, голосом за-
пел на непонятном ей языке, но звучание слов сводило Дорис Фриман с ума от
страха.
-- Тогда улица стала двигаться,-- сказала она Веттеру и Фарнхему.-- Бу-
лыжники начали... волнообразно шевелиться, как ковер. Они поднимались и
опускались. Трамвайные пути отделились от земли и поднялись в воздух -- я по-
мню это, я помню, как от них отражался свет звезд -- а потом сами булыжники
стали выходить из своих гнезд, сначала по одному, а потом -- целыми грудами.
Они просто улетали в темноту. Когда они освобождались из гнезд, раздавался
резкий звук. Скрежещущий резкий звук... такой звук, должно быть, бывает при
землетрясении. А потом... стало что-то проникать...
-- Что? -- спросил Веттер. Он сильно сгорбился и сверлил взглядом До-
рис Фриман. Что вы увидели? Что это было?
-- Щупальца,-- медленно сказала она, запинаясь.-- Я думаю... думаю,
что это были щупальца. Но они были толстые, как стволы старых баньяновых
деревьев, будто каждый состоял из тысячи маленьких извивающихся щупалец...
и на них были маленькие розовые штучки, похожие на присоски... но времена-
ми они казались человеческими лицами... некоторые были похожи на лицо Лон-
ни, а некоторые -- на другие лица, и все они... пронзительно кричали, корчи-
лись в страданиях... но под ними, в темноте под мостовой... было что-то еще.
Что-то, похожее на огромные... огромные глаза...
В этом месте своего рассказа она на мгновение умолкла, не в силах про-
должать.
Оказалось, что больше рассказывать было и нечего. Она не могла ясно
вспомнить, что произошло после этого, Следующее, что она помнила, было то,
что вся съежившаяся от страха, она оказалась около двери газетного киоска.
Она сказала им, что была там еще некоторое время, видела, как мимо нее взад и
вперед проезжали автомашины, видела успокаивающее сияние уличных дуго-
вых фонарей. Двое человек прошли мимо нее, и Дорис съежилась, стараясь по-
пасть обратно в тень, боясь тех двух злобных детей. Но она увидела, что это
были не дети, это шли под руку парень с девушкой. Парень говорил что-то о
новом фильме Френсиса Кополлы.
Она осторожно вышла на тротуар, готовая метнуться назад в свое уют-
ное убежище у двери газетного киоска, но в этом не было необходимости. В пя-
тидесяти ярдах от нее был довольно оживленный перекресток, где у светофора
стояли несколько легковых автомобилей и грузовиков. На другой стороне ули-
цы был ювелирный магазин, на витрине которого были выставлены большие
ярко освещенные часы. Через всю витрину был установлен металлический ак-
кордеон с растянутыми мехами, но все же она смогла увидеть время. Было пять
минут одиннадцатого.
Потом она пошла к перекрестку, но несмотря на уличное освещение и
успокаивающее урчание автомобилей, продолжала со страхом оглядываться.
Все ее тело болело. Из-за сломанного каблука она прихрамывала. Каким-то об-
разом ей удалось не потерять свою сумочку. Она напрягла мышцы живота и
ног -- ее правая нога особенно болела, как будто она что-то в ней растянула.
У перекрестка она увидела, что каким-то образом вышла к Хиллфилд-
авеню и Тоттенхем-роуд. Женщина лет шестидесяти с высокой набивной приче-
ской стояла под уличным фонарем и беседовала с мужчиной примерно того же
возраста. Они оба посмотрели на Дорис, когда она приблизилась к ним, как ка-
кое-то ужасное привидение.
-- Полиция,-- хрипло произнесла Дорис Фриман.-- Где полицейский уча-
сток? Я... я -- американская гражданка и... я потеряла своего мужа... и мне нуж-
на полиция.
-- Что случилось, дорогая? -- недружелюбно спросила женщина.-- Похо-
же, вас пропустили через машину для выжимания белья, правда.
-- Дорожное происшествие? -- спросил ее приятель.
-- Нет,-- выдавила она из себя.-- Пожалуйста... есть здесь поблизости
полицейский участок?
-- Прямо на Тоттенхэм-роуд,-- сказал мужчина. Он достал из кармана
пачку "Плейерс".-- Хотите сигарету? Мне кажется, мэм, вам это необходимо.
-- Благодарю вас,-- сказала она и взяла сигарету, хотя почти четыре го-
да назад бросила курить.
Пожилому джентльмену пришлось ловить зажженной спичкой дрожа-
щий кончик ее сигареты, чтобы она смогла прикурить.
Он взглянул на женщину с высокой прической.
-- Я немного провожу ее, Эвви. Чтобы убедиться, что она благополучно
доберется туда.
-- Тогда я тоже пойду вместе с вами, ладно? -- сказала Эвви и обняла
Дорис за плечи.-- Ну, что произошло, милая? Кто-то пытался ограбить вас?
-- Нет,-- сказала Дорис.-- Это... я... я... улица... там был одноглазый
кот... улица... разверзлась... я видела это существо... его называют Тот-Кто-
Ждет... Лонни... я должна разыскать Лонни...
Она понимала, что говорит бессвязно, но, казалось, она не в состоянии
объяснить что-либо понятнее. Во всяком случае, она сказала Веттеру и Фарнхе-
му, что ее речь не была такой бессвязной, потому что, когда Эвви спросила, в
чем дело, и Дорис ответила ей, и мужчина и женщина отпрянули, будто у нее
была бубонная чума.
Мужчина тогда сказал что-то, и Дорис показалось, что это были слова:
"Снова это".
Женщина показала дорогу рукой.
-- Полицейский участок вон там. На фасаде висят круглые фонари. Вы
увидите.-- И оба они торопливо зашагали прочь... но теперь они оглядывались
назад.
Дорис сделала к ним несколько шагов.
-- Не подходите! -- взвизгнула Эвви... и уколола Дорис злобным взгля-
дом, одновременно прижавшись от страха к мужчине, который обнял ее рукой.-
- Не подходите, если вы были в Жертвенном Городище Крауч-энд!
С этими словами они оба исчезли в ночи.

Полисмен Фарнхем стоял, слегка опираясь на косяк двери между общей
комнатой и главным архивом, где, конечно же, держали главную картотеку, о
которой говорил Веттер. Фарнхем приготовил себе чашку свежего чая и курил
последнюю сигарету из своей пачки -- эта женщина тоже стрельнула несколько
штук, она тоже курила только импортные сигареты, "Тсюзые".
Женщина вернулась в гостиницу в сопровождении сиделки, которую
вызвал Веттер -- сиделка должна оставаться с ней на ночь, а утром решить, не
нужно ли отправить ее в больницу. Фарнхем подумал, что это трудно будет сде-
лать из-за детей, а поскольку женщина была американской гражданкой (она
упорно продолжала заявлять об этом), это будет еще сложнее. Что же она соби-
рается рассказать детишкам, когда они проснуться утром? Что огромные чудо-
вища из города (Жертвенного Городища) Крауч-энд съели их отца?
Фарнхем поморщился и поставил чашку. Это было не его дело, ничуть.
К добру, к худу ли, но миссис Дорис Фриман оказалась между государством и
американским посольством в большой игре правительств. Это было совсем не
его дело, он всего лишь констебль, который хотел бы вовсе забыть об этой ис-
тории. И он намеревался дать Веттеру написать этот отчет. Это было его дети-
ще. Веттер мог позволить себе поставить свою подпись под таким букетом безу-
мия; он -- старый человек. Отработанный материал. Он все равно останется
констеблем с дежурством в ночную смену, когда получит свои наградные золо-
тые часы, пенсию и муниципальную квартиру. У Фарнхема же, напротив, была
цель вскоре стать сержантом, и это означало, что ему нужно быть вниматель-
ным к каждому пустяку.
Кстати, о Веттере, куда он запропастился? Он все еще дышил свежим
воздухом?
Фарнхем прошел через общую комнату и вышел на улицу. Он стоял
между двумя круглыми фонарями и смотрел на Тоттенхем-роуд. Веттера не бы-
ло видно. Шел четвертый час ночи, улицу, как саван, окутывала густая ровная
тишина. Как звучит эта строчка из Вордсворта? "Огромное сердце лежит не-
движимо", что-то в этом роде. Он сошел по ступенькам и остановился на троту-
аре. Почувствовал, как тонкой струйкой в него вливается тревога. Глупо, ко-
нечно. Он рассердился на себя, рассердился за то, что история этой сумасшед-
шей повлияла на него даже хотя бы в такой малости. Наверное, он недаром по-
баивался такого жесткого полицейского, как Сид Реймонд.
Фарнхем медленно прошелся до угла, думая, что должен встретить Вет-
тера с его ночной прогулки. Но он не пошел дальше угла: если оставить поли-
цейский участок пустым даже на несколько минут и если это обнаружиться, бу-
дет полно неприятностей. Он подошел к углу и огляделся вокруг, Смешно, но
казалось, что все уличные дуговые фонари исчезли. Без них вся улица выгляде-
ла по-другому. Писать ли об этом в отчете, подумал он. И где же Веттер?
Он решил, что пройдет еще немного и посмотрит, что там. Но не очень
далеко. Не стоит оставлять участок без присмотра, это был бы надежный и
простой способ обеспечить себе такой же конец карьеры, как у Веттера, стари-
ка в ночной смене в тихой части города, главным образом занятого мальчиш-
ками, которые собираются по углам после полуночи... и ненормальными амери-
канками.
Он пройдет совсем немного.
Недалеко.
Веттер вернулся меньше чем через пять минут после того, как ушел Фар-
нхем. Фарнхем пошел в противоположном направлении, и если бы Веттер при-
шел бы минутой раньше, он бы увидел, как молодой констебль мгновение по-
стоял на углу, а потом исчез.
-- Фарнхем? -- позвал он.
Ответом было только жужжание часов на стене.
-- Фарнхем? -- снова позвал он и ладонью отер себе рот.

Лонни Фримана так и не нашли. В конце концов, его поседевшая у вис-
ков жена вместе с детьми улетела назад в Америку. Они улетели на "Конкорде".
Месяц спустя она пыталась покончить с собой. Пробыла месяц в санатории.
Когда вышла оттуда, ей стало значительно лучше.
О констебле Фарнхеме ничего не было слышно. Он оставил жену и двух-
летних девочек-близнецов. Его жена написала несколько сердитых писем члену
парламента от своего округа, утверждая, что что-то произошло, что-то скрыва-
ют, что ее Боба привлекли к какому-то опасному заданию или чему-то подо-
бному, как и того парня по имени Хэккет из "Би-Би-Си". Постепенно член пар-
ламента перестал отвечать на ее письма, и примерно в то же время, когда со-
всем уже седая Дорис Фриман выписывалась из санатория, Шейла Фарнхем пе-
реехала обратно в Сассекс, где жили ее родители. В конце концов, она вышла
замуж за человека, у которого была более спокойная работа, чем у лондонского
полицейского -- Фрэнк Хоббс работал на сборочном заводе Форда. Ей было не-
обходимо получить развод с Бобом, прежде всего, на том основании, что он ее
бросил, но с этим затруднений не было.
Веттер досрочно вышел в отставку примерно через четыре месяца после
того, как Дорис Фриман прихрамывая вошла в полицейский участок на Тот-
тенхем-роуд в Крауч-энд. Он и в самом деле получил квартиру в муниципаль-
ном доме в городке Фримли. Шесть месяцев спустя его нашли умершим от сер-
дечного приступа, в руке у него была банка "Харп Лагер".
Жаркая ночь в конце лета, когда Дорис Фриман рассказывала свою ис-
торию, была 19 августа 1974 года. С тех пор прошло более трех с половиной
лет. А Лонни Дорис и Боб Шейлы теперь находятся вместе.
Веттер знал, где именно.
В соответствии с совершено демократичным и случайным ходом алфа-
витного порядка они находятся вместе в дальней картотеке, там, куда кладут
нераскрытые дела и истории, слишком дикие, чтобы ими можно было хоть
сколько-нибудь поверить.
ФАРНХЕМ, РОБЕРТ -- написано на этикетке тоненькой папки. ФРИ-
МАН, ЛЕОНАРД -- написано на папке, которая лежит сразу за ней. В обеих
папках -- по одной странице плохо отпечатанных отчетов офицера-следователя.
В обоих случаях стоит подпись Веттера.
А в Крауч-энд, ничем не примечательной тихой лондонской окраине,
все еще случаются странные истории. Время от времени.

3

КУКУРУЗНЫЕ ДЕТИ

     Берт нарочно включил радио погромче: назревала очередная ссора, и  он
надеялся таким образом ее избежать. Очень надеялся.
     Вики что-то сказала.
     - Что? - прокричал он.
     - Можно сделать тише? Ты хочешь,  чтобы  у  меня  лопнули  барабанные
перепонки?
     У него уже  готов  был  вырваться  достойный  ответ,  но  он  вовремя
прикусил язык. И сделал тише.
     Вики обмахивалась шейным платком, хотя в машине работал кондиционер.
     - Где мы хоть находимся?
     - В Небраске.
     Она смерила его холодным, словно бы ничего не выражающим взглядом.
     - Спасибо. Я знаю, что мы в Небраске. Нельзя ли поточнее?
     - У тебя на коленях дорожный атлас, можешь посмотреть. Ты ведь умеешь
читать?
     -  Ах,  как  остроумно.  Вот,  оказывается,  почему  мы  свернули   с
автострады. Чтобы  на  протяжении  трехсот  миль  разглядывать  кукурузные
початки. И наслаждаться остроумием Берта Робсона.
     Он стиснул руль так, что побелели костяшки пальцев. Еще чуть-чуть,  и
он бы съездил по физиономии бывшей королеве студенческого бала. Мы спасаем
наш брак, подумал он про себя, как спасали свиньи вьетконговские деревни.
     - Вики, я проехал по шоссе пятнадцать тысяч миль. От самого  Бостона,
- он тщательно подбирал слова. - Ты отказалась вести машину. Хорошо, я сел
за руль. Тогда...
     - Я не отказывалась! - запальчиво произнесла Вики. - Я  не  виновата,
что у меня начинается мигрень, стоит мне только...
     - Тогда, - продолжал он с той же размеренностью, - я спросил тебя: "А
по менее оживленным дорогам ты могла бы вести машину?"  Ты  мне  ответила:
"Нет проблем". Твои слова: "Нет проблем". Тогда...
     - Знаешь, я иногда спрашиваю:  как  меня  угораздило  выйти  за  тебя
замуж?
     - Ты задала мне вопрос из двух коротких слов.
     Она смерила его взглядом, кусая губы. Затем  взяла  в  руки  дорожный
атлас и принялась яростно листать страницы.
     Дернул же меня черт свернуть с шоссе, подумал Берт, мрачнея.  Вот  уж
некстати. До этой минуты они оба вели себя весьма пристойно,  ни  разу  не
поцапались. Ему уже начинало казаться, что из этой их поездки на побережье
выйдет толк: поездка была затеяна как бы с целью  увидеть  семью  Викиного
брата, а на самом деле чтобы попытаться  склеить  осколки  их  собственной
семьи.
     Стоило ему, однако, свернуть с шоссе, как между  ними  снова  выросла
стена отчуждения. Глухая, непробиваемая стена.
     - Ты повернул после Гимбурга, так?
     - Так.
     - Теперь до Гатлина ни одного населенного пункта, - объявила  она.  -
Двадцать  миль  -  ничего,  кроме  асфальта.  Может,  хотя  бы  в  Гатлине
перекусим? Или ты все так замечательно спланировал, что у нас, как  вчера,
до двух часовне будет во рту маковой росинки?
     Он оторвал взгляд от дороги, чтобы посмотреть ей в глаза.
     - Ну вот что, Вики, с меня хватит. Давай повернем назад. Ты, кажется,
хотела переговорить со своим адвокатом. По-моему, самое время это...
     - Берт, осторожно!.. - глаза ее вдруг  расширились  от  испуга,  хотя
секунду назад она сидела с каменным лицом, глядя прямо перед собой.
     Он перевел взгляд на  дорогу  и  только  успел  увидеть,  как  что-то
исчезло  под  бампером  его  "Т-берда".  Он  резко  сбросил   скорость   с
тошнотворным чувством, что проехался по... тут  его  бросило  на  руль,  и
машина, оставляя  следы  протекторов  на  асфальте,  остановилась  посреди
дороги.
     - Собака? Ну скажи мне, что это была собака.
     - Парень. - Вики была белая, как крестьянский сыр. - Молодой  парень.
Он вышел из зарослей кукурузы, и ты его... поздравляю.
     Она распахнула дверцу, и ее стошнило.
     Берт сидел прямо, продолжая сжимать руль. Он  не  чувствовал  ничего,
кроме тяжелого дурманящего запаха навоза.
     Он не сразу заметил, что Вики исчезла. В зеркальце заднего обзора  он
увидел ее склонившейся в неловкой позе над тем,  что  из  машины  казалось
кучей тряпья.
     Я убил человека. Так это квалифицируется. Оторвал взгляд от дороги, и
вот результат.
     Он выключил зажигание и вылез из машины. По высокой,  в  человеческий
рост кукурузе пробегал ветер  -  точно  чьи-то  огромные  легкие  выдыхали
воздух. Вики плакала, склонившись над телом.
     Он успел пройти несколько метров, когда слева,  среди  зеленой  массы
кукурузных стеблей и листьев, мелькнул ярко-алый мазок, как будто из ведра
выплеснулась краска.
     Он остановился и стал вглядываться. Вглядываться и рассуждать (сейчас
все средства были хороши, только бы отвлечься от груды тряпья, которая при
ближайшем  рассмотрении  окажется  кое-чем  пострашнее),  что  сезон   для
кукурузы выдался на редкость удачным. Стебли росли один к одному,  початки
уже наливались спелостью. Человек,  нырнувший  в  полумрак  зарослей,  мог
проплутать по этим однообразно-правильным, уходящим в никуда  рядам  целый
божий день, прежде чем выбраться наружу. В одном месте  идеальный  порядок
был нарушен: несколько сломанных стеблей  упало,  а  за  ними...  что  там
чернеет, хотел бы он знать?
     - Берт! - срывающимся голосом закричала Вики.  -  Может  ты  все-таки
подойдешь, посмотришь? Чтобы потом за покером рассказывать своим  друзьям,
кого ты так ловко сшиб в Небраске?! Может, ты...  -  остальное  утонуло  в
потоке рыданий. Викина четкая тень казалась лужицей, в которой она стояла.
Выл полдень.
     Он нырнул в заросли. То, что он принял издали  за  краску,  оказалось
кровью. С сонным низким гудением садились на растения мухи, снимая  пробу,
и улетали - оповестить других, не иначе. Обнаружилась свежая  кровь  и  на
кукурузных листьях. Не могли же брызги, в самом деле, отлететь так далеко?
Он нагнулся и поднял с земли предмет, еще с дороги обративший на себя  его
внимание.
     Кто-то недавно здесь продирался: земля  примята,  стебли  сломаны.  И
всюду кровь. Он зябко повел плечами и выбрался на дорогу.
     У Вики началась истерика - с  рыданиями,  смехом,  нечленораздельными
выкриками в  его  адрес.  Кто  бы  мог  подумать,  что  все  кончится  так
мелодраматично? Он уже давно привык к мысли, что его жена - не та, за кого
он ее принимал. Он ее ненавидел. Он подошел и ударил ее по лицу наотмашь.
     Она сразу смолкла и закрыла рукой красный оттиск его ладони.
     - Сидеть тебе, Берт, за решеткой, - сказала она с пафосом.
     - Не думаю, - с этими словами он  поставил  к  ее  ногам  чемоданчик,
который нашел в зарослях.
     - Чей?..
     - Не знаю. Его, наверное, - он  показал  на  тело,  лежавшее  в  пыли
ничком. Парень лет семнадцати.
     Чемоданчик  старого  образца,  кожаный,  сильно   потертый,   обмотан
бельевой  веревкой,  концы  завязаны  морским  узлом.  Вики  хотела   было
развязать его, но при виде крови отшатнулась.
     Берт нагнулся и бережно перевернул тело.
     - Не хочу этого видеть, - пробормотала  Вики  и  тут  же  встретилась
взглядом с незрячими глазами убитого. Но не глаза заставили ее вскрикнуть,
и даже не лицо, выпачканное в грязи и искаженное гримасой ужаса:  у  парня
было перерезано горло.
     Берт вовремя успел подхватить ее.
     - Только без обмороков, сказал он  успокаивающим  тоном.  -  Ты  меня
слышишь, Вики? Пожалуйста, без обмороков.
     Он повторил это несколько раз. Е конце концов она  овладела  собой  и
прижалась к нему всем телом. Со стороны могло показаться, что двое танцуют
на залитой солнцем дороге, а под ногами у них валяется убитый.
     - Вики?
     - Да? - отозвалась она, уткнувшись ему в рубашку.
     - Сходи в машину за ключами.  Захвати  с  заднего  сиденья  одеяло  и
ружье.
     - Ружье? Зачем?
     - Мальчику перерезали  горло.  Тот,  кто  это  сделал,  может  сейчас
наблюдать за нами.
     Она рывком подняла голову и расширенными  от  испуга  глазами  обвела
ряды кукурузы, уходившие волнами до самого горизонта.
     - Скорее всего человек этот уже скрылся, но береженого  Бог  бережет.
Иди же.
     Она направилась, пошатываясь, к машине - и тень за ней, как талисман.
Когда голова ее исчезла в салоне "Т-берда", он присел  на  корточки  возле
трупа. Никаких особых  примет.  Жертва  дорожной  катастрофы,  да,  но  не
"Т-берд" перерезала ему горло.  Сделано  грубо,  неумело  убийца  явно  не
советовался с сержантом-фронтовиком о более "культурных" способах расправы
со своей жертвой, но исход тем  не  менее  оказался  летальным.  Последние
тридцать футов парень либо прошел сам, либо его, смертельно раненного  или
уже мертвого, протащили волоком. Чтобы напоследок по  нему  проехался  он,
Берт Робсон. Если в момент наезда мальчишка еще дышал, жить  ему  в  любом
случае оставалось считанные секунды.
     Он почувствовал чью-то руку на плече и вскочил как от удара током.
     Это была Вики - в левой руке  армейское  суконное  одеяло,  в  правой
зачехленный дробовик. Она старательно отводила взгляд. Он расстелил одеяло
прямо на дороге и перенес на него труп. У Вики вырвался тихий стон.
     - Вики? - он встревоженно поднял голову. - Ты как, в норме?
     - В норме, - с трудом выдавила она из себя.
     Завернув тело в  одеяло,  он  кое-как  поднял  его  за  края,  втайне
проклиная эту тяжелую страшную ношу. Тело попыталось  выскользнуть  сбоку,
пришлось усилить хватку. Следом за Вики он медленно направился к машине.
     - Открой багажник, сказал он задыхаясь.
     Багажник был забит  чемоданами,  подарками  и  еще  всякой  всячиной,
необходимой в дороге. Вики перенесла что можно на заднее сиденье, и  Берт,
опустив тело, захлопнул крышку. Только теперь он вздохнул с облегчением.
     Вики стояла возле дверцы со стороны водителя, не зная, что  делать  с
дробовиком.
     - Положи его обратно и садись.
     Он глянул на часы - прошло  всего  пятнадцать  минут,  а  казалось  -
вечность.
     - А чемодан? - спросила она.
     Он подбежал трусцой к  месту,  где  старенький  чемоданчик  стоял  на
разделительной полосе - как нарисованный. Он взялся за обтрепанную ручку и
на миг застыл, кожей почувствовал на себе чей-то взгляд.  Ему  приходилось
читать о чем-то таком в развлекательных романах, и всегда  он  скептически
относился  к  подобного  рода  описаниям.  Может,  напрасно?   Ему   вдруг
показалось, что в зарослях  прячутся  люди,  много  людей,  и  они  сейчас
прикидывают, успеет ли  эта  женщина  расчехлить  ружье  и  открыть  огонь
раньше, чем они схватят его, Берта, - схватят, утащат  в  темные  заросли,
перережут горло...
     С колотящимся сердцем он побежал к машине,  выдернул  ключ  из  замка
багажника, быстро забрался на переднее сиденье.
     Вики плакала. Берт выжал сцепление, и через минуту злополучное  место
скрылось из виду.
     - Какой, ты сказала, ближайший населенный пункт? - спросил он.
     - Сейчас, - она склонилась над атласом. - Гатлин. Мы будем там  минут
через десять.
     - Большой? Полицейский участок там, интересно, будет?
     - Небольшой. Просто точка на карте.
     - Хотя бы констебль.
     Какое-то время они ехали молча. Слева мелькнула силосная башня. А так
- сплошная кукуруза. Хоть бы один фермерский грузовичок.
     - Послушай, нам кто-нибудь  попался  навстречу,  после  того  как  мы
свернули с автострады?
     Вики подумала.
     - Одна легковушка и трактор. На развязке, помнишь?
     - Нет, а позже? Когда мы выехали на семнадцатое шоссе?
     - Никто.
     Полчаса назад он бы воспринял это как резкую отповедь,  но  в  данном
случае это  была  всего  лишь  констатация  факта.  Вики  смотрела  сквозь
полуопущенное  окно  на  однообразно   уплывающую   прерывистую   дорожную
разметку.
     - Вики? Ты не откроешь этот чемодан?
     - Ты думаешь...
     - Не знаю. Все может быть.
     Пока Вики возилась с узлами (губы поджаты, лицо отрешенное - такой он
запомнил свою мать, когда она  по  воскресеньям  потрошила  цыпленка),  он
включил приемничек.
     Волна поп-музыки, которую они слушали раньше, почти совсем ушла. Берт
покрутил ручку. Фермерские сводки.  Бак  Оуэнс  и  Тэмми  Уайнетт.  Голоса
сливались  в  почти  не  различимый  фон.  Вдруг  из  динамиков  вырвалось
одно-единственное слово, да так  громко  и  отчетливо,  словно  говоривший
сидел в самом приемнике.
     - ИСКУПЛЕНИЕ! - взывал чей-то голос.
     Берт удивленно хмыкнул. Вики подскочила.
     - ТОЛЬКО КРОВЬ АГНЦА СПАСЕТ НАС! - гремел голос.
     Берт поспешно заглушил звук. Станция, видимо, совсем рядом, настолько
близко, что... да вот же  она:  из  зарослей  торчала  радиобашня  красная
насекомообразная тренога.
     - Искупление - вот путь к спасению, братья и  сестры,  -  голос  стал
более доверительным. В отдалении хором  прозвучало  "аминь".  -  Некоторые
полагают, что можно ходить путями земными и  не  запятнать  себя  мирскими
грехами. Но разве этому учит нас слово Божье?
     В ответ дружное:
     - Нет!
     - ГОСПОДЬ ВСЕМОГУЩ! - снова  возвысил  голос  проповедник,  а  дальше
слова падали ритмично, мощно, как на концерте  рок-н-ролла:  -  Поймут  ли
они, что на этих путях - смерть? Поймут ли  они,  что  за  все  приходится
платить? Кто ответит? Не слышу? Господь  сказал,  что  в  Его  доме  много
комнат, но нет в нем  комнаты  для  прелюбодея.  И  для  алчущего.  И  для
осквернителя кукурузы. И для мужелова. И для...
     Вики вырубила радио.
     - Меня тошнит от этой галиматьи.
     - О чем это он? - спросил Берт. - Какая кукуруза?
     - Я не обратила внимания, -  отозвалась  она,  возясь  с  уже  вторым
узлом.
     - Он сказал что-то про кукурузу. Я не ослышался.
     - Есть! - Вики откинула крышку чемодана, лежавшего у нее на  коленях.
Они проехали знак: ГАТЛИН. 5 МИЛЬ. ОСТОРОЖНО - ДЕТИ.  Знак  был  изрешечен
пулями от пистолета 22-го калибра.
     - Носки, - начала перечислять Вики. -  Две  пары  брюк...  рубашка...
ремень... галстук с заколкой... - она показала ему миниатюрный  портрет  с
облупившейся золотой эмалью. - Кто это?
     Берт кинул беглый взгляд.
     - Кажется, Хопалонг Кэссиди.
     - А-а. - Она положила заколку и снова заплакала.
     Берт подождал немного, а затем спросил:
     - Тебя ничего не удивило в этой радиопроповеди?
     - А что меня должно  было  удивить?  Я  в  детстве  наслушалась  этих
проповедей на всю оставшуюся жизнь. Я тебе рассказывала.
     - Голос у него очень уж молодой, да? У проповедника.
     Она презрительно фыркнула.
     - Подросток, ну и что? Это-то и есть  самое  отвратительное.  Из  них
начинают лепить, что хотят, пока они податливы как глина.  Знают,  чем  их
взять. Видел бы ты эти походные алтари, к которым меня таскали родители...
думаешь, почему я "спаслась"? Я многих даже запомнила. Малышка Гортензия с
ангельским  голоском.  Восемь  лет.  Выходила  вперед  и  начинала:  "Рука
Предвечного  поддержит...",  а  ее  папаша  пускал   тарелку   по   кругу,
приговаривая: "Не скупитесь, не дайте пропасть невинному  дитяти".  А  еще
был Норман Стонтон. Этот пугал  огнем  и  серой  -  такой  маленький  лорд
Фаунтлерой в костюмчике с короткими штанишками.  Да-да,  -  покивала  она,
встретив его недоверчивый взгляд, - и если бы только эти  двое...  Сколько
таких колесило по нашим дорогам! Хорошая была примета, - словно  выплюнула
она в сердцах.  -  Руби  Стемпнелл,  десятилетняя  врачевательница  словом
Божьим. Сестричка Грэйс - у этих над макушками сияли нимбы из фольги. -  О
Господи!
     - Что такое? - он скосил глаза направо. Вики подняла со дна  какой-то
предмет и напряженно его разглядывала.  Берт  прижался  к  обочине,  чтобы
получше рассмотреть. Вики молча передала ему предмет.
     Это было распятие, сделанное из скрученных листьев кукурузы, зеленых,
но уже высохших.  Рукоятью  служил  короткий  стержень  молодого  початка,
соединенного  с  листьями  при  помощи  волоконцев   коричневой   метелки.
Большинство зерен было аккуратно удалено, вероятно, перочинным  ножом.  Из
оставленных получился грубоватый  желтый  барельеф  распятой  человеческой
фигуры.  На  зернышках,  изображавших  глаза,  -  надрезы...  нечто  вроде
зрачков. Над фигурой четыре буквы: И.Н.Ц.И.
     - Потрясающая работа, - сказал он.
     - Какая мерзость, - сказала она глухо. - Выброси его в окно.
     - Этой штукой может заинтересоваться полиция.
     - С какой стати?
     - Пока не знаю, но...
     - Выброси, я тебя прошу. Только этого нам здесь не хватало.
     - Пускай полежит сзади.  Отдадим  первому  же  полицейскому,  я  тебе
обещаю. Идет?
     - Давай, давай! -  взорвалась  она.  -  Ты  же  все  равно  поступишь
по-своему!
     Он поежился и зашвырнул распятие на заднее  сиденье,  где  оно  упало
поверх груды вещей. Глаза-зернышки уставились на подсветку.  Машина  снова
рванулась вперед, из-под колес полетела мелкая галька.
     - Сдадим тело и содержимое чемодана в местную полицию, и мы чисты,  -
примирительно сказал он.
     Вики не отвечала, делая вид, что разглядывает свои руки.
     Они проехали милю, и необозримые поля кукурузы отступили  от  дороги,
освободив место домам  и  хозяйственным  постройкам.  В  одном  из  дворов
неухоженные цыплята ковырялись в земле как одержимые. Над сараями проплыли
поблекшие вывески кока-колы и жевательного табака. Мелькнул рекламный  щит
с надписью: НАШЕ СПАСЕНИЕ  В  ИИСУСЕ.  Проехали  кафе  с  бензоколонкой  и
стоянкой для машин. Берт решил, что они остановятся  на  главной  площади,
если таковая имеется, а нет - вернутся в это кафе. Он не сразу отметил про
себя, что на стоянке совсем  не  было  машин,  если  не  считать  грязного
старенького пикапа со спущенными шинами.
     Ни с того ни с сего Вики пронзительно захихикала, и у Берта мелькнула
мысль: уж не истерика ли это?
     - Что смешного?
     - Указатели. - Она снова зашлась. - Ты что, не видел? В  атласе  этот
отрезок дороги называется Библейский Свиток. Они не шутят. Вот, опять!.. -
она успела подавить новый приступ нервного смеха, прикрыв рот ладонями.
     Указатели висели на длинных  беленых  шестах,  врытых  вдоль  обочины
через каждые двадцать пять метров; очередной указатель добавлял по слову к
предыдущему. Берт прочел:
     ОБЛАКО... ДНЕМ... СТОЛБ... ОГНЯ... НОЧЬЮ.
     - Одного не хватает, - прыснула Вики, не в силах больше сдерживаться.
     - Чего же? - нахмурился Берт.
     - Уточнения: реклама интимного лосьона после бритья, -  она  зажимала
рот кулаком, но смешки просачивались между пальцев.
     - Вики, ты как, в порядке?
     - Да, я буду в полном порядке,  когда  мы  окажемся  за  тысячу  миль
отсюда, в солнечной грешной Калифорнии, отделенные от Небраски  Скалистыми
горами.
     Промелькнула новая цепочка знаков, которую они оба прочли молча.
     ВОЗЬМИ... ЭТО... И... ЕШЬ... СКАЗАЛ... ГОСПОДЬ.
     Странно, подумал Берт, что я  сразу  связал  это  с  кукурузой.  Сама
формула, кажется, произносится священником  во  время  причастия?  Он  так
давно не был в церкви, что засомневался. Он бы не удивился, узнав,  что  в
здешних местах кукурузные лепешки предлагались в качестве облаток. Он  уже
собирался сказать об этом Вики, но передумал.
     Небольшой подъем, и сверху их взорам открылся  Гатлин  -  три  сонных
квартала из какого-нибудь старого фильма о Великой Депрессии.
     - Здесь должен быть констебль,  -  сказал  Берт,  втайне  недоумевая,
отчего при виде этого захолустного, разморенного солнцем городишка у  него
перехватило горло от недобрых предчувствий.
     Дорожный знак  предупреждал  их,  что  следует  сбавить  скорость  до
тридцати. Ржавая табличка возвещала: ВО ВСЕЙ НЕБРАСКЕ ВЫ НЕ НАЙДЕТЕ ТАКОГО
ГОРОДКА, КАК ГАТЛИН... И НЕ ТОЛЬКО В НЕБРАСКЕ! НАСЕЛЕНИЕ 5431.
     По обеим сторонам дороги потянулись пыльные  вязы,  многие  высохшие.
Миновали дровяной склад и заправочную станцию с семьдесят шестым бензином:
ОБЫЧН. за 35.9, ОЧИЩ. за  38.9.  И  еще:  ВОДИТЕЛИ  ГРУЗОВИКОВ,  ДИЗЕЛЬНОЕ
ТОПЛИВО С ДРУГОЙ СТОРОНЫ.
     Они пересекли Аллею вязов,  затем  Березовую  аллею  и  очутились  на
городской площади. Дома здесь  были  деревянные,  крылечки  с  навесами  -
чопорные, без затей. Лужайки неухоженные. Откуда-то  вылезла  дворняга  и,
посмотрев в их сторону, разлеглась посреди улицы.
     - Остановись, - потребовала Вики. - Остановись, слышишь!
     Берт послушно прижался к тротуару.
     - Повернем назад. Мальчика можно отвезти на Грэнд Айленд. Не  так  уж
далеко. Поехали!
     - Вики, что случилось?
     - Ты меня спрашиваешь, что случилось? - голос ее зазвенел. -  В  этом
городке нет ни души, только ты да я. Неужели ты еще не почувствовал?
     - Да, что-то такое он почувствовал, но, с другой стороны...
     - Это так кажется, - возразил он. - Хотя, прямо скажем,  жизнь  здесь
не бьет ключом. Может, все на распродаже кондитерских изделий или сидят по
своим норкам, играют в бинго...
     - Нет, нет здесь никаких людей! - в  голосе  появился  надрыв.  -  Ты
заправочную видел?
     - Возле дровяного склада? И что? - Он думал о своем, слушая  цикад  в
кроне вяза. В ноздри  били  запахи  кукурузы,  шиповника  и,  само  собой,
навоза. Ему бы радоваться - какой-никакой, а  городок,  -  но  что-то  его
смущало,  притом  что  все  как  будто  укладывалось  в  привычные  рамки.
Наверняка где-нибудь поблизости найдется магазинчик, где торгуют  содовой,
и  скромный  кинотеатр  под  названием  "Рубин",  и  школа   имени   Джона
Фицджеральда Кеннеди.
     - Берт, там были указаны цены: 35.9 долларов - обычный  бензин,  38.9
долларов - очищенный. Ты вспомни, когда  последний  раз  платил  по  таким
ценам?
     - Года четыре назад, если не больше, - признался он. - Но...
     - Мы в центре города - и хоть бы одна машина! Хоть бы одна!
     - Отсюда до Грэнд Айленда семьдесят миль. С какой стати я буду делать
такой крюк...
     - Сделаешь.
     - Послушай, сейчас найдем здание суда и...
     - Нет!
     Ну все, пошло-поехало.  Вот  вам  короткий  ответ,  почему  наш  брак
разваливается: "Нет. Ни за что. Костьми лягу, но будет по-моему".
     - Вики...
     - Не хочу я здесь находиться ни одной минуты.
     - Вики, послушай...
     - Разворачивайся и поехали.
     - Вики, ты можешь помолчать?
     - На обратном пути. А сейчас разворачивайся и поехали.
     - У нас в багажнике лежит труп! - зарычал он. Она даже подскочила,  и
это доставило ему удовольствие. Он продолжал уже более спокойным тоном:  -
Мальчику перерезали горло и вытолкнули его на дорогу, а  я  его  переехал.
Надо заявить в суд... куда угодно. Тебе не терпится  вернуться  на  шоссе?
Иди пешком, я тебя потом подберу. Только не гони меня за семьдесят миль  с
таким видом, будто у нас  в  багажнике  валяется  мешок  с  мусором.  Надо
заявить раньше, чем убийца успеет перевалить через эти холмы.
     - Скотина, - она опять заплакала. - Зачем я только с тобой поехала?
     - Не знаю, - сказал он. - Я знаю одно: еще можно все поправить.
     Машина тронулась с места. Пес на минуту поднял голову и снова положил
ее на лапы.
     До площади оставался один квартал. Перед сквером, в  центре  которого
возвышалась эстрада, главная улица разделилась на два  рукава.  Затем  они
вновь соединились, и Берт сразу увидел  здания,  принадлежавшие  городским
властям. Он прочел: МУНИЦИПАЛЬНЫЙ ЦЕНТР.
     - Вот то, что нам нужно, - сказал он вслух. Вики хранила молчание.
     Он остановил машину возле гриль-бара.
     - Ты куда? - встревоженно спросила она, стоило ему открыть дверцу.
     - Узнаю, где все. Видишь, табличка: "Открыто".
     - Я здесь одна не останусь.
     - А кто тебе мешает идти со мной?
     Она выбралась из машины. Он разглядел  ее  лицо  землистого  цвета  и
вдруг почувствовал к ней жалость. Жалость, которая не нужна ни ему, ни ей.
     - Ты не слышишь, да? - спросила Вики, когда они поравнялись.
     - Чего я не слышу? - не понял он.
     - Пустоты... Ни машин. Ни людей. Ни тракторов. Пустота.
     И тут же где-то неподалеку прокатился заливистый детский смех.
     - Я слышу, что там дети, - сказал он. - А ты нет?
     Она нахмурилась.
     Он открыл дверь в бар и сразу почувствовал себя в сухой парилке.  Пол
покрыт слоем пыли. Глянец на хромированных поверхностях  разных  агрегатов
потускнел. Не крутились  деревянные  лопасти  вентиляторов  под  потолком.
Пустые столики. Пустые табуреты за  стойкой.  Обращало  на  себя  внимание
разбитое зеркало и... в первую секунду он не понял, в чем дело. Все пивные
краны были сорваны и разложены на стойке наподобие странных сувениров  для
гостей.
     В голосе Вики зазвучали нотки наигранной веселости, легко переходящей
в истерику:
     - Ну, что же ты, узнавай. "Извините, сэр, вы не скажете, где..."
     - Помолчи, - бросил он вяло, без прежней уверенности.
     Свет здесь казался  каким-то  пыльным,  пробиваясь  сквозь  огромные,
давно не мытые окна.  И  снова  у  него  возникло  ощущение,  что  за  ним
наблюдают, и он вспомнил про труп в машине и пронзительный детский смех. В
голове  закрутилось:  скрытый  от   постороннего   взора...   скрытый   от
постороннего взора...
     Он скользнул взглядом по пожелтевшим ценникам  на  стойке:  чисбургер
35_ц., пирог из ревеня 25 ц., наше фирменное блюдо мясо в горшочке 80 ц.
     "Интересно, когда я последний раз видел в баре такие цены", - подумал
он.
     Вики словно услышала его мысли:
     - Ты посмотри! - она показывала на настенный календарь. И  с  хриплым
смешком добавила: -  Это  все  было  приготовлено  двенадцать  лет  назад,
приятного аппетита!
     Он приблизился к календарю. На картинке были изображены два мальчика,
купающиеся в пруду, и смышленая собачонка, уносящая в зубах их одежду. Под
картиной надпись: ВЫ ЛОМАЕТЕ СТАРУЮ МЕБЕЛЬ, А МЫ  ЕЕ  ЧИНИМ,  НЕ  УПУСТИТЕ
СВОЕГО ШАНСА. И месяц: август 1964-го.
     - Ничего не понимаю, - голос у него дрогнул, - но в одном  я  уверен:
если мы...
     - Уверен! - вскинулась Вики. - Он уверен! Вот оно, твое слабое место,
Берт. Ты всю жизнь уверен!
     Он вышел из бара, и она за ним.
     - А сейчас ты куда?
     - В муниципальный центр.
     - Берт, ну почему ты такой упрямый! Видишь же, тут что-то не то,  так
неужели трудно признать это?
     - Я не упрямый. Просто я хочу поскорей избавиться от того, что  лежит
в багажнике.
     На улице его как-то по-новому озадачили  полнейшая  тишина  и  запахи
удобрений. Когда можно сорвать молодой початок, намазать его маслом, круто
посолить и запустить в него крепкие зубы, кто обращает внимание на запахи?
Солнце, дождь, унавоженная  земля  -  все  воспринимается  как  бесплатное
приложение. Он вырос в сельской местности, на севере штата Нью-Йорк, и еще
не забыл  душистый  запах  свежего  навоза.  Да,  конечно,  бывают  запахи
поизысканнее, но когда ранней весной,  под  вечер,  с  недавно  вспаханной
земли принесет ветром знакомые ароматы, столько, бывало,  всего  нахлынет.
Со всей отчетливостью вдруг поймешь, что зима отошла безвозвратно, что еще
месяц-другой, и с грохотом захлопнутся двери школы, и дети,  как  горошины
из  стручка,  выскочат  навстречу  лету.  В  его  памяти  этот  запах  был
неотторжим от других, вполне изысканных: тимофеевки,  клевера,  шток-розы,
кизила.
     Чем они тут удобряют землю, подумал он. Странный  запах.  Сладкий  до
тошноты. Так пахнет смерть.  Как  бывший  санитар  вьетнамской  войны,  он
понимал в этом толк.
     Вики уже сидела в машине, держа перед  собой  кукурузное  распятие  и
разглядывая его в каком-то оцепенении. Это не понравилось Берту.
     - Положи его, Христа ради, - сказал он.
     - Нет, - отрезала она, не поднимая головы. - У тебя свои игры, у меня
свои.
     Он завел мотор и поехал дальше. У перекрестка раскачивался  на  ветру
бездействующий светофор.  Слева  обнаружилась  опрятная  белая  церквушка.
Трава вокруг скошена, дорожка обсажена цветами. Берт затормозил.
     - Почему ты остановился? - тотчас спросила она.
     - Загляну в  церковь.  Кажется,  это  единственное  место  в  городе,
которое не выглядит так, словно отсюда ушли лет  десять  назад.  Табличка,
видишь?
     Она присмотрелась. Из  аккуратно  вырезанных  белых  букв,  прикрытых
стеклом, было сложено: ГРОЗЕН И  МИЛОСТИВ  ТОТ,  КТО  ОБХОДИТ  РЯДЫ.  Ниже
стояла дата, 24 июля 1976 года - прошлое воскресенье.
     - Тот, кто обходит ряды, - вслух прочел Берт, глуша мотор. - Одно  из
девяти тысяч имен Господа Бога, запатентованных в штате  Небраска.  Ты  со
мной?
     Она даже не улыбнулась его шутке.
     - Я останусь в машине.
     - Вольному воля.
     - Я зареклась ходить в церковь, с тех пор как уехала от  родителей...
тем более в эту. Видеть не хочу ни эту церковь, ни  этот  городишко.  Меня
уже колотит, уедем отсюда!
     - Я на минуту.
     - Учти, Берт, у  меня  свои  ключи.  Если  через  пять  минут  ты  не
вернешься, я уезжаю, и делай тут все, что тебе заблагорассудится.
     - Э, мадам, не горячитесь...
     - Именно так я и поступлю. Если, конечно, ты не  вздумаешь  отнять  у
меня ключи силой, как обыкновенный бандит.  Впрочем,  ты,  кажется,  и  на
такое способен.
     - Но ты полагаешь, что до этого не дойдет.
     - Полагаю, что нет.
     Ее сумочка лежала между ними на сиденье. Он быстро схватил  ее.  Вики
вскрикнула и потянулась к ремешку, но сумочка уже была  вне  досягаемости.
Чтобы долго не рыться среди вещей, он  просто  перевернул  ее,  посыпались
салфеточки, косметика, разменная мелочь, квитанции из магазинов,  и  среди
всего этого блеснула связка ключей. Вики попыталась схватить ее первой, но
он снова оказался проворней и спрятал ее в карман.
     - Ты не имеешь права, - всхлипнула она. - Отдай.
     - Нет, - сказал он с жесткой ухмылкой. - И не подумаю.
     - Берт, ну пожалуйста! Мне страшно!  -  она  протянула  руку  как  за
подаянием.
     - Через две минуты ты решишь, что дальше ждать необязательно.
     - Неправда...
     - Уедешь и еще посмеешься: "Будет знать, как мне перечить". Разве  ты
не сделала это лейтмотивом всей нашей супружеской жизни? "Будет знать, как
мне перечить! "
     Он вылез из машины.
     - Берт! - она рванулась за ним. - Послушай... можно иначе... позвоним
из автомата, а? Вон у меня сколько мелочи. Только... а  хочешь,  мы...  не
оставляй меня здесь одну, не оставляй меня, Берт!
     Он  захлопнул  дверцу  у  нее  перед  носом  и  с  закрытыми  глазами
привалился спиной к машине. Вики колотила изнутри в дверцу  и  выкрикивала
его имя. Можно себе  представить,  какое  она  произведет  впечатление  на
представителей власти, когда он наконец передаст труп мальчика  с  рук  на
руки. Лучше не представлять.
     Он направился по вымощенной дорожке  к  церкви.  Скорее  всего  двери
окажутся запертыми. Если нет, то ему  хватит  двух-трех  минут,  чтобы  ее
осмотреть.
     Двери открылись бесшумно  сразу  видно,  петли  хорошо  смазаны  ("со
смиренным почтением", - мелькнуло в голове, и почему-то этот образ  вызвал
у него усмешку).  Он  шагнул  в  прохладный,  пожалуй,  даже  холодноватый
придел. Глаза не сразу привыкли к полумраку.
     Первое,  что  он  увидел,  были  покрытые   пылью   фанерные   буквы,
беспорядочно сваленные в кучу в дальнем углу. Из  любопытства  он  подошел
поближе.  В  отличие  от  опрятного,  чистого  придела,  к  этой  куче  не
прикасались, по-видимому, столько же, сколько  к  настенному  календарю  в
гриль-баре. Каждая буква была высотой сантиметров в шестьдесят, и они, без
сомнения, складывались когда-то в связное предложение. Он разложил  их  на
ковре - букв оказалось тридцать - и  принялся  группировать  их  в  разных
сочетаниях. ГОЛОВА СКАТЕРТЬ КИПА БЛИЦ СОНЯ БВЯ. Явно не  то.  ГРЕЦИЯ  ВОСК
БАТИСТ  ОБА  ГОЛЕНЬ  ВОПЯК.  Не  многим  лучше.  А  если  вместо  "батист"
попробовать... Он вставил в середину букву "П", но общий  смысл  яснее  от
этого не стал. Глупо: он тут сидит на корточках, тасует  буквы,  а  она  в
машине с ума сходит.  Он  поднялся  и  уже  собрался  уходить,  как  вдруг
сообразил: БАПТИСТСКАЯ... и,  следовательно,  второе  слово  ЦЕРКОВЬ.  Еще
несколько перестановок, и  получился  окончательный  вариант:  БАПТИСТСКАЯ
ЦЕРКОВЬ  БЛАГОВОЛЕНИЯ.  Надо  полагать,  название  это  располагалось  над
входом, в темном углу.  Затем  фронтон  заново  покрасили,  и  от  прежней
надписи не осталось и следа.
     Но почему?
     Ответ напрашивался: БАПТИСТСКАЯ ЦЕРКОВЬ БЛАГОВОЛЕНИЯ прекратила  свое
существование. Что же стало вместо нее? Он  быстро  поднялся  с  корточек,
отряхивая пальцы от пыли. Ну сорвали буквы  с  фронтона,  что  особенного?
Может, решили переименовать ее в  Церковь  Происходящих  Перемен  в  честь
преподобного Флипа Уилсона...
     Но что это были за перемены?
     Он  отмахнулся  от  неприятного  вопроса  и  толкнул  вторую   дверь.
Оказавшись в самом храме, поднял глаза к нефу, и сердце у него  упало.  Он
громко втянул в легкие  воздух,  нарушив  многозначительную  тишину  этого
священного места.
     Всю стену позади  кафедры  занимало  гигантское  изображение  Христа.
"Если до сих пор Вики еще как-то держала себя в руках, - подумал  Берт,  -
то от этого она бы заорала как резаная".
     Спаситель улыбался, раздвинув  губы  в  волчьем  оскале.  Его  широко
раскрытые  глаза  в  упор  разглядывали  входящего  и   чем-то   неприятно
напоминали Лойна Чейни в "Оперном  фантоме".  Е  больших  черных  зрачках,
окаймленных огненной радужницей, не то тонули, не то горели два  грешника.
Но сильнее всего поражали... зеленые волосы - при  ближайшем  рассмотрении
выяснилось, что они сделаны из  множества  спутанных  кукурузных  метелок.
Изображение  грубое,  но  впечатляющее.  Этакая   картинка   из   комикса,
выполненная талантливым ребенком: ветхозаветный или, может быть, языческий
Христос, который,  вместо  того  чтобы  пасти  своих  овец,  ведет  их  на
заклание.
     Перед левым рядом скамеек был установлен орган, и в первое  мгновение
Берт не увидел в нем ничего необычного. Жутковато ему стало, лишь когда он
прошел  до  конца  по  проходу:  клавиши  были  с  мясом  выдраны,  педали
выброшены, трубы забиты сухой кукурузной  ботвой.  На  инструменте  стояла
табличка со старательно выведенной максимой: "Да не  будет  музыки,  кроме
человеческой речи", - рек Господь.
     Вики права: тут что-то не то. Он был бы не прочь вернуться в машину и
тотчас уехать из этого гиблого места, но его, что называется,  заело.  Как
ни противно было  себе  в  этом  признаваться,  он  жаждал  поколебать  ее
самоуверенность, очень уж не хотелось признавать во всеуслышание, что  она
оказалась права.
     Ладно, пару минут можно потянуть.
     Он направился к кафедре,  по  дороге  рассуждая.  Каждый  день  через
Гатлин проезжают машины. У жителей окрестных  мест  наверняка  здесь  есть
друзья или родственники. Время от  времени  городок  должна  патрулировать
полиция штата. А вспомнить бездействующий светофор. Не могут  же  те,  кто
снабжает город электроэнергией, не знать, что здесь добрых двенадцать  лет
нет света. Вывод: ничего такого в Гатлине произойти не могло.
     Отчего же тогда мурашки по коже?
     Он взошел на кафедру по ступенькам,  покрытым  ковровой  дорожкой,  и
оглядел пустые скамьи, уходящие в полумрак. Он чувствовал  лопатками,  как
его буравит этот потусторонний, не по-христиански зловещий взгляд.
     На аналое лежала большая Библия, открытая на тридцать  восьмой  главе
книги Иова. Берт прочел: "Господь отвечал Иову из бури и сказал: "Кто сей,
омрачающий Провидение словами без смысла?.. Где был ты,  когда  Я  полагал
основания земли? Скажи, если знаешь".  Господь.  Тот,  Кто  Обходит  Ряды.
Скажи, если знаешь. И накорми нас кукурузными лепешками.
     Берт начал листать страницы, они переворачивались с  сухим,  каким-то
призрачным шуршанием - а что, подходящее место  для  призраков.  Из  книги
были вырезаны целые куски. В основном, как он заметил, из  Нового  Завета.
Кто-то взял на себя  труд  удалить  с  помощью  ножниц  соборное  послание
Иакова.
     Но Ветхий Завет был в целости и сохранности.
     Он уже сходил с кафедры, когда на глаза ему попался еще один  фолиант
на  нижней  полочке.  Он   взял   его   в   руки   с   мыслью,   что   это
церковно-приходская книга с датами венчаний, конфирмаций и погребений.
     Слова на обложке, коряво выведенные золотыми буквами,  заставили  его
поморщиться. И СКАЗАЛ ГОСПОДЬ: "СРЕЖУТ ПОД КОРЕНЬ  НЕПРАВЕДНЫХ  И  УДОБРЯТ
ЗЕМЛЮ".
     У них тут, кажется, одна навязчивая идея, и Берт старался не думать о
том, куда она может завести.
     Он открыл книгу на первой разлинованной странице. Сразу видно, записи
делал ребенок. Некоторые места аккуратно подчищены, и хотя орфографических
ошибок нет, буквы по-детски крупные и скорее нарисованные, чем написанные.
Начальные столбцы выглядели так:

                    Амос Дэйган (Ричард)
             род. 4 сент. 1945      4 сент. 1964

                    Исаак Ренфрю (Уильям)
             род 19 сент. 1945     19 сент. 1964

                    Зепениах Керк (Джордж)
             род. 14 окт. 1945      14 окт. 1964

                    Мэри Уэллс (Роберта)
             род. 12 нояб. 1945    12 нояб. 1964

                    Йемен Холлис (Эдвард)
             род. 5 янв. 1946        5 янв. 1965

     Берт продолжал с озабоченным  видом  переворачивать  страницы.  Книга
оказалась заполненной примерно на три четверти, после чего правая  колонка
неожиданно обрывалась:

                    Рахиль Стигман (Донна)
              род. 21 июня 1957      21 июня 1976

                    Моисей Ричардсон (Генри)
              род. 29 июля 1957

                    Малахия Бордман (Крэйг)
              род. 15 авг. 1957

     Последней была вписана Руфь Клоусон  (Сандра),  рожденная  30  апреля
1961. Берт нагнулся и обнаружил на  той  же  полочке  еще  две  книги.  На
обложке первой красовался уже  знакомый  ему  афоризм  СРЕЖУТ  ПОД  КОРЕНЬ
НЕПРАВЕДНЫХ... перечень имен с  указанием  даты  рождения  продолжался.  6
сентября 1964 - Иов Гилман (Клэйтон). 16 июня 1965  -  Ева  Тобин  (имя  в
скобках отсутствовало).
     Третья книга была чистая.
     Берт стоял на кафедре в раздумье.
     В тысяча девятьсот  шестьдесят  четвертом  что-то  произошло.  Что-то
связанное с религией, кукурузой... и детьми.
     Благослови, Господь, наш урожай, а мы будем  возносить  к  Тебе  наши
молитвы, аминь.
     И нож, занесенный над жертвенным агнцем... а может быть,  не  агнцем?
Может быть, их тут охватил религиозный фанатизм? Их,  отрезанных  от  мира
сотнями акров кукурузы, о чем-то тайно шуршащей. Накрытых миллионами акров
голубого неба. Взятых под неусыпный надзор самим Всевышним - зеленоволосым
Богом кукурузы, вечно голодным безумным стариком. Тем, Кто Обходит Ряды.
     Берт почувствовал, как внутри у него все холодеет.
     Вики, рассказать тебе историю? Историю про Амоса Дэйгана, получившего
при рождении имя Ричарда. Амосом он стал в шестьдесят  четвертом  в  честь
малоизвестного библейского  пророка.  А  дальше...  ты,  Вики,  только  не
смейся... дальше Дик Дэйган и его друзья, среди них Билли  Ренфрю,  Джордж
Керк, Джордж Керн, Роберта Уэллс и  Эдди  Холлис,  ударившись  в  религию,
поубивали своих  родителей.  Всех  до  одного.  Жуть,  да?  Пристрелили  в
постели, зарезали в ванной, отравили за  ужином,  повесили,  расчленили?..
Это уже частности.
     Причина? Кукуруза. Может, урожай погибал. Может, они  связали  это  с
тем, что человечество погрязло  в  грехе.  Что  нужны  жертвы.  И  они  их
принесли - на кукурузном поле.
     А еще - знаешь, Вики, я в этом совершенно  убежден  -  они  почему-то
решили, что девятнадцать лет  для  них  -  критический  возраст.  Согласно
записи в церковно-приходской книге, нашему герою Ричарду  "Амосу"  Дэйгану
девятнадцать лет исполнилось 4 сентября 1964 года. Надо полагать, они  его
убили. Предали закланию  в  зарослях  кукурузы.  Веселенькая  история,  не
правда ли?
     Пойдем дальше.  Рахили  Стигман,  которая  до  1964  года  называлась
Донной,  всего  месяц  назад,  21  июня,  стукнуло  девятнадцать.   Моисею
Ричардсону стукнет девятнадцать через три дня. Что, по-твоему, ждет его 29
июня? Сказать?
     Берт облизнул пересохшие губы.
     И вот еще что, Вики. Смотри. Иов Гилман (Клэйтон) родился 5  сентября
1964 года. И затем, до 16 июня  шестьдесят  пятого,  ни  одного  рождения.
Разрыв в десять месяцев. Знаешь, как я себе объясняю  его?  Они  поубивали
своих родителей, всех, даже беременных матерей,  а  в  октябре  шестьдесят
четвертого забеременела одна из  них,  шестнадцати-  или  семнадцатилетняя
девушка, и она родила Еву. Так сказать, первую женщину.
     Внезапная догадка побудила его спешно  перелистать  книгу  в  поисках
записи о рождении Евы Тобин. Ниже он прочел: Адам Гринлоу,  род.  11  июля
1965.
     Сейчас  им  по  одиннадцать,  подумал  он.  Уж  не  прячутся  ли  они
где-нибудь здесь поблизости? От этой мысли ему стало не по себе.
     Но как можно сохранять все  это  в  тайне?  Как  вообще  такое  может
продолжаться?
     Разве что с молчаливого одобрения зеленоволосого Христа...
     - Ну дела, - пробормотал Берт, и в этот самый  миг  тишину  прорезала
автомобильная сирена - она звучала безостановочно.
     Берт  одним  прыжком  перемахнул   через   ступеньки,   пробежал   по
центральному проходу и толкнул наружную  дверь.  В  лицо  ударил  слепящий
свет. Вики сидела за рулем, сжимая в обеих руках клаксон и  крутя  головой
во все стороны. Отовсюду к машине сбегались  дети.  Многие  заливались  от
смеха.  Они  были  вооружены  ножами,  топориками,   арматурой,   камнями,
молотками. Восьмилетняя, на вид белокурая девчушка  с  красивыми  длинными
волосами  размахивала  кистенем.   Забавы   сельских   жителей.   Никакого
огнестрельного оружия. Берта подмывало закричать: "Кто тут Адам и Ева? Кто
среди вас мамы? Дочки? Отцы? Сыновья?"
     Скажи, если знаешь.
     Они бежали из боковых улочек, из городского  парка,  через  ворота  в
заборе, которым  была  обнесена  школьная  спортплощадка.  Одни  скользили
безразличным взглядом по  мужчине,  в  оцепенении  застывшем  на  паперти,
другие толкались локтями и с улыбкой показывали на него пальцем... ах, эти
милые детские улыбки.
     Девочки были одеты в коричневые шерстяные  платья  до  щиколоток,  на
голове выцветшие летние шляпки. Мальчики были одеты, как  пасторы:  черный
костюм, черная касторовая шляпа. Они наводнили  площадь,  лужайки,  кто-то
бежал к машине через двор бывшей баптистской церкви Благоволения, едва  не
задевая Берта.
     - Дробовик! закричал он что было  мочи.  -  Вики,  ты  меня  слышишь?
Дробовик!
     Но ее парализовал страх, он это  увидел  еще  со  ступенек.  Она  его
скорее всего даже не услышала из-за поднятых стекол.
     Оживленная  ватага  окружила  "Т-берд"  со  всех  сторон.  На  машину
обрушились  топоры,  тесаки  и  прутья  арматуры.  "Это  дурной  сон",   -
пронеслось у него в сознании. От крыла машины отлетела декоративная стрела
из хрома. За ней последовала металлическая накладка  на  капоте.  Спустили
баллоны, исполосованные ножами. А сирена все звучала. Треснули  от  напора
темные ветровое и боковые стекла  и  со  звоном  обрушились  в  салон.  Он
увидел, что Вики одной  рукой  продолжает  давить  на  клаксон,  а  второй
прикрывает лицо. Бесцеремонные детские пальцы уже нашаривали изнутри запор
на дверце. Вики отбивалась отчаянно. Сирена стала  прерывистой,  а  там  и
вовсе смолкла.
     Кто-то рванул на себя  искореженную  дверцу,  и  десятки  рук  начали
отрывать Вики от руля, в который она вцепилась мертвой  хваткой.  Один  из
подростков подался вперед и ножом...
     Тут Берт вышел из оцепенения и, буквально слетев со ступенек паперти,
рванулся к машине. Юноша лет шестнадцати с выбившейся из-под  шляпы  рыжей
гривой обернулся с этакой  ленцой,  и  в  тот  же  миг  в  воздухе  что-то
блеснуло. Левую руку Берта отбросило назад - словно  в  плечо  ударили  на
расстоянии. От внезапной острой боли у него потемнело в глазах.
     С каким-то тупым изумлением он обнаружил, что у него из плеча  торчит
рукоять  складного  ножа,  наподобие  странного  нароста.  Рукав  футболки
окрасила кровь. Он долго - казалось, бесконечно - разглядывал этот невесть
откуда взявшийся нарост, а  когда  поднял  глаза,  на  него  уже  вплотную
надвигался рыжий детина, ухмыляясь с чувством собственного превосходства.
     - Ах ты, ублюдок, - просипел Берт.
     - Через минуту душа твоя вернется к Господу,  а  сам  ты  предстанешь
перед Его престолом. - Рыжий потянулся пятерней к его глазам.
     Берт отступил и, выдернув из предплечья нож, всадил его парню в самое
горло. Брызнул фонтан крови, и  Берта  залило  с  ног  до  головы.  Парень
зашатался и пошел по кругу. Он попытался вынуть нож обеими руками и  никак
не мог. Берт наблюдал за ним, как в гипнотическом трансе. Может быть,  это
сон? Рыжего шатало, но  он  продолжал  ходить  кругами,  издавая  горловые
звуки, казавшиеся такими громкими в тишине  жаркого  июльского  утра.  Его
сверстники, ошеломленные  неожиданным  поворотом  событий,  молча  следили
издалека.
     Это не входило в сценарий, мысли Берта с трудом ворочались, тоже  как
оглушенные. Я и Вики - да. И тот  мальчик,  не  сумевший  от  них  уйти  в
зарослях кукурузы. Но чтобы кто-то из их числа - нет.
     Он обвел свирепым взглядом толпу, удержавшись от желания крикнуть  ей
с вызовом: "Что, не нравится?"
     Рыжий детина в последний раз булькнул горлом и упал на колени.  Глаза
его невидяще смотрели на Берта, а затем руки безвольно упали, и он ткнулся
лицом в землю.
     Толпа тихо выдохнула. Она разглядывала Берта, Берт - ее,  и  до  него
как-то не сразу дошло, что в толпе он не видит Вики.
     - Где она? - спросил он. - Куда вы ее утащили?
     Один из подростков выразительным жестом  провел  охотничьим  ножом  у
себя под кадыком. И осклабился. Вот и весь ответ.
     Из задних рядов юноша постарше тихо скомандовал: "Взять его".
     Несколько ребят отделились от толпы. Берт начал отступать. Они  пошли
быстрее. Прибавил и он. Дробовик, черт бы  его  подрал!  Было  бы  у  него
ружье... По зеленому газону к нему уверенно  подбирались  яркие  тени.  Он
повернулся и побежал.
     - Убейте его! - раздался мощный крик, и преследователи  тоже  перешли
на бег.
     Берт уходил от погони осмысленно.  Здание  муниципального  центра  он
обогнул - там бы ему устроили мышеловку - и припустил  по  главной  улице,
которая через два квартала переходила в загородное шоссе. Послушай он Вики
- ехали бы сейчас и горя не знали.
     Подошвы  спортивных  тапочек  звонко  шлепали  по  тротуару.  Впереди
замаячили торговые вывески и  среди  них  "Кафе-мороженое",  а  за  ним...
извольте  убедиться:  кинотеатрик  "Рубин".  Изрядно  запылившийся   анонс
извещал зрителей: ОГРАНИЧЕННАЯ ПРОДАЖА БИЛЕТОВ НА ЭЛИЗАБЕТ ТЭЙЛОР  В  РОЛИ
КЛЕОПАТРЫ.  За  следующим  перекрестком  виднелась  бензоколонка,  как  бы
обозначавшая границу городской застройки. За бензоколонкой начинались поля
кукурузы, подступавшие к самой дороге. Зеленое море кукурузы.
     Он бежал.  Судорожно  глотая  воздух  и  превозмогая  боль  в  плече.
Оставляя на растрескавшемся тротуаре следы  крови.  Он  выхватил  на  бегу
носовой платок из заднего кармана брюк и заткнул им рану.
     Он бежал. Дыхание становилось все  более  учащенным.  Начала  дергать
рана. А внутренний голос с издевкой спрашивал, хватит  ли  у  него  пороху
добежать до ближайшего городка.
     Он бежал. Юные и быстроногие уверенно  догоняли  его.  Он  слышал  их
легкий бег. Слышал их крики и улюлюканье. "Они ловят кайф, - подумал  Берт
некстати. - Потом будут в красках рассказывать не один год."
     Он бежал.
     Он промчался мимо  бензоколонки,  оставив  позади  городок.  В  груди
хрипело  и  клокотало.  Тротуар  кончился.  У  него   была   только   одна
возможность, один шанс уйти от погони и остаться в живых. Впереди  зеленые
волны кукурузы с двух сторон подкатывали к  узкой  полоске  дороги.  Мирно
шелестели длинные сочные листья. Там, в полумраке высокой, в  человеческий
рост, кукурузы, надежно и прохладно.
     Он промчался  мимо  щита  с  надписью:  ВЫ  ПОКИДАЕТЕ  ГАТЛИН,  САМЫЙ
СИМПАТИЧНЫЙ ГОРОДОК В НЕБРАСКЕ... И НЕ ТОЛЬКО  В  НЕБРАСКЕ.  ПРИЕЗЖАЙТЕ  К
НАМ, НЕ ПОЖАЛЕЕТЕ!
     Это уж точно, промелькнуло в затуманенном сознании Берта.
     Он  помчался  мимо  щита,  точно  спринтер,  набегающий  на  финишную
ленточку, резко взял влево и нырнул в заросли, на ходу скидывая спортивные
тапочки. Кукурузные ряды сомкнулись за  ним,  как  морские  волны.  Они  с
готовностью приняли его, взяли под  свою  защиту.  Он  испытал  внезапное,
удивившее  его  самого  облегчение  -  словно  второе  дыхание  открылось.
Иссушенные зноем легкие расширились, впуская свежий воздух.
     Он бежал по междурядью, пригнувшись, задевая плечами  листья,  отчего
они еще долго подрагивали.  Пробежав  около  двадцати  ярдов,  он  свернул
вправо, параллельно дороге, и еще ниже  пригнулся  из  опасения,  что  его
темная голова может  быть  слишком  заметной  среди  желтеющих  кукурузных
султанов. Он  несколько  раз  менял  направление,  пока  по-настоящему  не
углубился в заросли, а затем еще какое-то время продолжал бежать, неуклюже
вскидывая ноги и беспорядочно перескакивая из ряда в ряд.
     Наконец он рухнул и прижался лбом к земле. Он слышал лишь собственное
спертое дыхание, в  мозгу,  как  заезженная  пластинка,  крутилось:  какое
счастье, что я бросил курить, какое счастье...
     Тут в его сознание проникли голоса: его преследователи  перекликались
на расстоянии, иногда сталкиваясь нос к носу с криком: "Это мой ряд!" Берт
немного успокоился: они  приняли  много  левее  да  и  искали  слишком  уж
беспорядочно.
     Хотя он совсем выбился из сил, пришлось заняться раной.  Кровотечение
прекратилось. Он свернул платок в длину и снова наложил на рану.
     Он полежал еще немного, и вдруг пришло ощущение, что ему хорошо (даже
боль в плече была терпимой), может  быть,  впервые  за  долгое  время.  Он
почувствовал себя физически крепким, способным развязать самые невероятные
узлы его брака с Вики - всего два года,  а  из  них  как  будто  все  соки
высосали.
     Он одернул себя за эти мысли. Его жизнь висела на волоске;  о  судьбе
жены можно было догадываться. Возможно, ее уже нет в живых.  Он  попытался
вызвать в памяти Викино лицо и таким образом рассеять ощущение эйфории, но
ничего не получилось. Вместо этого перед  глазами  стоял  рыжий  детина  с
торчащим из горла ножом.
     Стойкие ароматы приятно щекотали ноздри. Нашептывал ветер,  рождая  в
душе покой. Что бы тут не творили именем кукурузы,  сейчас  она  была  его
заступницей.
     Вот только голоса приближались...
     Он снова побежал, согнувшись в три погибели,  -  в  одну  сторону,  в
другую, пересек несколько рядов. Он двигался так,  чтобы  выкрики  звучали
слева, но очень скоро потерял ориентиры. Голоса слабели, все  чаще  шелест
листьев заглушал их. Он останавливался, вслушивался, бежал дальше. Вовремя
догадался скинуть тапочки - в  носках  он  почти  не  оставлял  следов  на
твердой почве.
     Наконец перешел на шаг. Солнце успело сместиться вправо. Он  взглянул
на часы: четверть восьмого. Пылающий  диск  висел  над  полями,  окрашивая
макушки стеблей в алый цвет, но в самих зарослях царил полумрак. Он напряг
слух. Ветер совсем стих, и над кукурузными шеренгами,  которые  стояли  не
шевельнувшись,  висели   ароматы   невидимой   бродящей   в   них   жизни.
Преследователи Берта, если они еще не  оставили  попыток  найти  его,  или
слишком удалились, или залегли и точно так же вслушивались. Он решил,  что
у подростков, даже  таких  фанатов,  не  хватило  бы  терпения  так  долго
таиться.  Скорее  всего  они  поступили  вполне  по-детски,  не  думая   о
последствиях: плюнули на все и вернулись домой.
     Он зашагал вслед за уходящим солнцем, закрытым облаками. Если вот так
идти, сквозь ряды, по солнцу, рано или поздно он выберется на шоссе N_17.
     Плечо тупо ныло, и в этой боли  было  даже  что-то  приятное.  Вообще
ощущение радости не  покидало  его.  Пока  я  здесь,  решил  он,  не  буду
терзаться по этому поводу угрызениями  совести.  Угрызения  явятся  потом,
когда придется давать объяснения в связи со случившимся в Гатлине. Но  это
будет потом.
     Он продирался сквозь заросли  и  думало  том,  что  еще  никогда  его
чувства не были так обострены  Между  тем  от  солнца  осталась  небольшая
горбушка. Он вдруг замер - его обостренные чувства  уловили  в  окружающей
реальности нечто такое, от чего ему сразу стало не по  себе.  Им  овладело
странное беспокойство.
     Он прислушался. Шелест листьев.
     Он слышал его и раньше,  но  только  сейчас  сопоставил  с  тем,  что
ветра-то не было. Что за чудеса?
     Он начал встревоженно озираться, почти готовый увидеть вылезающих  из
зарослей   подростков   в   черных   пасторских   костюмах,   улыбающихся,
поигрывающих ножами.  Ничего  подобного.  Шелест,  однако,  был  явственно
различим. Откуда-то слева.
     Он двинулся в этом направлении. Уже не было необходимости продираться
сквозь заросли, просека между рядами сама вела его куда надо. Вот и  конец
просеки. Впрочем, конец ли? Впереди показался  просвет.  Шелест  доносился
оттуда.
     Он остановился, охваченный внезапным страхом.
     Запахи кукурузы были здесь на редкость  сильными,  почти  одуряющими.
Нагретые за день растения не отдавали тепло.  Он  впервые  обнаружил,  что
взмок от пота и весь оброс стебельками и паутиной. Он бы не удивился, если
бы по нему ползали разные насекомые, но никто не ползал, и это-то как  раз
было удивительно.
     Он  вглядывался  в  открывающийся  впереди   просвет   -   там   ряды
расступились, образуя большой круг голой, судя по всему, земли.
     Ни  москитов,  ни  мух,  ни  чигтеров...  с  неожиданной  грустью  он
вспомнил, что когда они с Вики женихались, у них для подобной нечисти была
уничтожающая характеристика: "Во все  дырки  залезут".  И  ворон  тоже  не
видно. Вот уж действительно странно: кукурузная плантация  -  и  ни  одной
вороны.
     Последние закатные лучи позволили ему разглядеть детальнее  ближайшие
посадки. Невероятно, но каждый стебель, каждый  лист  был  безупречен.  Ни
одного пораженного болезнью участка, ни изъеденного листика, ни гусеничной
кладки, ни...
     Он не верил глазам своим.
     Ну и ну здесь же и в помине нет сорняков!
     Каждый стебель высотой в полметра рос в  горделивом  одиночестве.  Ни
разрыв-травы, ни дурмана, ни  вьюнков,  ни  "ведьминых  косм".  Абсолютная
стерильность.
     Берт таращился в изумлении. Тем временем стадо облаков откочевало  на
новое место. Догорал закат, добавляя в разлитое на горизонте золото  румян
и охры. Быстро сгущались сумерки.
     Надо было сделать еще десяток шагов, отделявших  его  от  загадочного
островка посреди бескрайнего моря кукурузы. Не сюда ли тянуло его с самого
начала? Думал, что движется к шоссе, а ноги несли в это странное место.
     С замирающим сердцем дошел он до конца просеки  и  остановился.  Было
еще достаточно светло, чтобы разглядеть все в подробностях. Крик застрял у
него в горле, и в легких не хватало воздуха его вытолкнуть.  Колени  стали
подгибаться, на лбу выступила испарина.
     - Вики, - произнес он одними губами. - О Боже, Вики...
     Ее распяли на  крестовине,  прикрутили  запястье  и  лодыжки  колючей
проволокой, что продается по семьдесят центов  за  ярд  в  любом  магазине
штата Небраска. В пустые глазницы натолкали "шелк" - желтоватые кукурузные
пестики. Кричащий рот заткнули обертками молодых початков.
     Слева от нее висел на кресте  скелет  в  совершенно  ветхом  стихаре.
Бывший священник баптистской  церкви  Благоволения,  казалось,  ухмылялся,
глядя на Берта, словно говорил с издевкой: "Это даже  хорошо,  когда  тебя
приносит  в  жертву  на  кукурузном  поле  толпа   язычников,   эти   юные
дьяволята..."
     Еще левее висел второй скелет в сгнившей голубой  униформе.  Глазницы
прикрывала фуражка с характерным зеленым знаком: ШЕФ ПОЛИЦИИ.
     Тут-то  Берт  и  услышал  шаги  -  не   детей,   кого-то   огромного,
продирающегося через заросли. Не детей, нет. Дети не осмелились бы войти в
кукурузное царство ночью. Для них это место  было  священно,  ночью  здесь
вступал в свои права Тот, Кто Обходит Ряды.
     Берт рванулся было назад,  но  просека,  которая  привела  его  сюда,
исчезла. Ряды сомкнулись. А шаги все ближе, с хрустом раздвигались стебли,
уже слышалось могучее дыхание. Берта охватил мистический ужас: надвигалось
неотвратимое. Гигантская тень накрыла все вокруг.
     ...ближе...
     Тот, Кто Обходит Ряды.
     И Берт увидел: красные глаза-плошки... зеленый силуэт в полнеба...
     И почувствовал запах кукурузных оберток...
     И тогда он начал кричать. Пока было чем.

     Немного погодя взошла спелая луна как напоминание о будущем урожае.
     Кукурузные дети собрались днем на лужайке перед четырьмя  распятиями.
Два голых остова и два еще недавно живых тела, которые  со  временем  тоже
превратятся в  голые  остовы.  Здесь,  в  сердце  Небраски,  на  крохотном
островке в безбрежном океане кукурузы, единственной реальностью было время
     Знайте, этой ночью явился мне во сне Господь и открыл мне глаза.
     Священный трепет охватил толпу. Все повернулись к говорившему. Исааку
было всего девять, но после того, как год назад кукуруза  забрала  Давида,
Исаак  стал  Верховным  Смотрителем.  В  день,  когда  Давиду  исполнилось
девятнадцать, он дождался сумерек и навсегда исчез в зарослях.
     Лицо Исаака было торжественным под полями черной шляпы. Он продолжал:
     - Во сне я увидел тень,  обходившую  ряды,  это  был  Господь,  и  он
обратился ко мне со словами, с которыми когда-то обращался к нашим старшим
братьям. Он недоволен нашей последней жертвой.
     Толпа содрогнулась и выдохнула как один человек.  Многие  с  тревогой
озирались на обступившую их со всех сторон зеленую стену кукурузы.
     - И сказал Господь: "Разве я не дал вам место для  закланий,  что  же
приносите жертвы в других местах? Или  забыли,  кто  даровал  вам  радость
искупления? Этот же пришелец совершил святотатство в моих рядах, и  я  сам
принес его в жертву. Точно так же я поступил когда-то с офицером в голубой
форме и с фарисеем священником".
     - Офицер в голубой форме... фарисей священник, - шепотом повторяли  в
толпе, испуганно опуская глаза.
     "Отныне Возраст Искупления  вместо  девятнадцати  плодоношений  будет
равен восемнадцати, - с жесткостью повторял  Исаак  реченное  Господом.  -
Плодитесь и размножайтесь, как кукурузное семя, и пребудет милость  моя  с
вами вовек."
     Исаак замолчал.
     Все  головы  повернулись  к  Малахии  и  Иосифу  -  этим  двоим   уже
исполнилось восемнадцать. И в городе, наверно, наберется два десятка.
     Все ждали, что скажет Малахия. Малахия,  который  первым  преследовал
Ахаза, проклятого Господом.  Малахия,  который  перерезал  Ахазу  горло  и
вышвырнул его на дорогу, дабы смердящая плоть  не  осквернила  девственной
чистоты кукурузы.
     - Да будет воля Господня, - еле слышно вымолвил Малахия.
     И ряды кукурузы вздохнули с облегчением.
     В ближайшие недели девочки смастерят  не  одно  распятие,  изгоняющее
злых духов.
     В ту же ночь, все, кто достиг  Возраста  Искупления,  молча  вошли  в
заросли и отправились на большую поляну, чтобы получить высшую милость  из
рук Того, Кто Обходит Ряды.
     - Прощай, Малахия, - крикнула Руфь, печально помахивая рукой и давясь
слезами. Она носила его ребенка и должна была  скоро  родить.  Малахия  не
оглянулся. Он уходил с прямой спиной. Ряды за ним тихо сомкнулись.
     Руфь отвернулась, глотая слезы. Втайне она давно ненавидела  кукурузу
и даже грезила, как однажды в сентябре, после знойного лета, когда  стебли
станут сухими как порох, она войдет в эти заросли с факелом в руках. Но от
одной мысли делалось страшно. Каждую ночь ряды  обходит  тот,  чей  взгляд
проникает во все... даже в сокровенные тайны человека.
     На поля спустилась ночь. Вокруг Гатлина о чем-то шепталась  кукуруза.
Ублаготворенная.

4

НЕЧТО СЕРОЕ

     Всю неделю по радио передавали, что вот-вот должен  начаться  сильный
северный ветер и обильный снегопад. В четверг, наконец, прогноз сбылся.  И
очень быстро, уже к часам четырем дня, намело около восьми дюймов снега, а
ветер все не утихал. В баре Генри под названием НОЧНАЯ  СОВА  собралось  к
тому времени человек пять-шесть завсегдатаев. Заведение  это  представляет
собой обычную небольшую забегаловку-магазинчик на  этой  стороне  Бэнгора,
которая открыта для посетителей круглые сутки.
     Бизнесом по-крупному Генри не занимается - его клиентами являются,  в
основном, студенты, которые накачиваются у него  пивом  и  дешевым  вином.
Доходов  этих  ему,  однако,  хватает  на  спокойное  и  вполне  безбедное
существование.  Захаживаем  сюда  и  мы,  старые  тупицы  из  департамента
социального обеспечения, чтобы  поболтать  немного  о  том,  кто  умер  за
последнее время, или о том,  как  человечество  неуклонно  приближается  к
концу света.
     В тот вечер за стойкой стоял сам Генри; Билл Пелхэм,  Берти  Коннорс,
Карл Литтлфилд и я сидели вокруг камина, вытянув ноги к огню. Снаружи,  на
улице, не было  почти  никакого  движения.  Ни  одной  машины  вдоль  всей
Огайо-стрит - только снегоочистители медленно разгребали  снежные  завалы.
Там, докуда они еще не дошли, ветер надувал причудливые  снежные  барханы,
некоторые из которых напоминали своей  ребристостью  длинные  позвоночники
каких-нибудь древних динозавров.
     За все время после полудня в НОЧНУЮ СОВУ, кроме нас, зашли еще  всего
трое посетителей. Одним из них,  если  его  можно  считать  клиентом,  был
слепой Эдди. Эдди было уже около семидесяти и был он, на  самом  деле,  не
совсем слепым - просто сильная старческая слабость зрения. Заходит он сюда
один-два раза в неделю и, посидев немного и незаметно  стащив  с  прилавка
буханку хлеба, с достоинством удаляется. В такие  моменты  он  чрезвычайно
доволен собой  и  выражение  его  "хитрой"  прищуренной  физиономии  можно
приблизительно передать следующими словами:  ВОТ  ВАМ,  БЕЗМОЗГЛЫЕ  СУКИНЫ
ДЕТИ! СНОВА Я ОБДУРИЛ ВАС!
     Берти однажды спросил у Генри, почему он никогда не пытается положить
этому конец.
     - Я могу ответить тебе, - сказал на это Генри. - Несколько лет  назад
военно-воздушные силы запросили у государства (а на самом деле, конечно, у
налогоплательщиков) двадцать  миллионов  долларов  на  постройку  летающей
модели нового разрабатываемого самолета. В конечном итоге  стоимость  этой
программы составила семьдесят пять миллионов долларов, но самолет так и не
был запущен в серийное производство. Все это было десять лет назад,  когда
слепой Эдди, да и я тоже были помоложе, чем сейчас, и я голосовал за  одну
женщину, которая  выступала  за  финансирование  этой  программы,  а  Эдди
голосовал против нее. В конце концов, таких,  как  я  оказалось  больше  и
семьдесят пять миллионов долларов были пущены, как оказалось впоследствии,
на ветер. И с тех пор я делаю вид, что не замечаю, как Эдди таскает у меня
хлеб.
     Верти тогда не сразу понял, что к чему было в этой забавной истории и
с  озадаченным  видом  вернулся  за  свой   столик,   пытаясь   переварить
услышанное.
     Дверь открылась  снова  и  с  улицы,  с  клубами  холодного  воздуха,
ввалился молоденький парнишка,  совсем  еще  мальчик.  Это  был  сын  Ричи
Гринэдайна. Отряхнув снег с  ботинок,  он  торопливо  направился  прямо  к
Генри.  Выглядел  он  очень  взволнованным,  как  будто  только  что  стал
очевидцем чего-то очень и очень страшного. Кадык на его  тоненькой  шейке,
который был от мороза цвета грязной промасленной ветоши,  нервно  дергался
вверх-вниз - просто ходуном ходил от возбуждения.
     - Мистер Памэли, - взволнованно затараторил он, испуганно озираясь по
сторонам вытаращенными глазенками. - Вы должны сходить туда! Отнесите  ему
пиво сами, пожалуйста! Я больше не могу туда вернуться! Мне страшно!
     - Ну-ну, успокойся, - остановил его Генри, снимая свой белый фартук и
выходя из-за стойки. - Давай-ка еще раз с самого начала и помедленнее. Что
там у вас случилось? Отец, что-ли, напился?
     Услышав эти слова, я вспомнил вдруг, что уже довольно давно не  видел
Ричи. Обычно он заходил сюда по крайней мере один раз в день, чтобы купить
ящик пива. Пиво он брал, как правило, самое дешевое. Это  был  огромный  и
очень толстый человек с отвисшими щеками, двойным  подбородком  и  жирными
мясистыми руками. Ричи всегда напивался пивом как свинья. Когда он работал
на лесопильном заводе в Клифтоне, он еще как-то держал себя  в  руках.  Но
однажды  там  случилась  какая-то  авария  -  то-ли  из-за  некондиционной
древесины, то-ли по  вине  самого  Ричи  -  но  он  получил  в  результате
серьезную травму спины и был уволен по состоянию здоровья. С тех пор  Ричи
нигде не работал, стал еще толще (может быть, от пива, а может быть, и  от
полученной  травмы),  а  завод  выплачивал  ему  ежемесячную   пенсию   по
инвалидности. В последнее время, как я уже говорил, он  совершенно  пропал
из виду. Видимо, просто вообще  не  выходил  из  дома.  Зато  я  регулярно
наблюдал, как его сын тащит ему его ежедневный (или еженощный) ящик  пива.
Довольно симпатичный, надо заметить, мальчуган у этой жирной свиньи. Генри
всегда продавал ему пиво, зная, что мальчик отнесет его отцу, а не  выпьет
где-нибудь с приятелями.
     - Да, он напился, - ответил мальчик, - но дело вовсе не в этом.  Дело
в том... Дело в том, что... О, Господи, как это УЖАСНО!
     Генри понял, что бедный ребенок вот-вот  расплачется  и  добиться  от
него чего-нибудь более-менее вразумительного будет еще труднее.
     - Карл, постой немного за меня, - бросил он отрывисто. - Хорошо?
     - Конечно.
     - Ну а теперь, Тимми, пойдем в кладовую и ты спокойно расскажешь мне,
что там у вас стряслось,  -  сказал  Генри  и,  наклонившись  к  мальчику,
успокаивающе обнял его за плечи.
     Они ушли, а Карл с важным видом зашел за  стойку  и  встал  на  место
Генри. За все это время никто из присутствовавших не проронил ни  слова  и
голоса, доносившиеся из кладовой были  слышны  довольно  хорошо  -  низкий
зычный бас Генри и тоненький,  скороговоркой,  голосок  Тимми  Гринэдайна.
Через несколько минут он сорвался на писк, и мальчик заплакал. Вилл Пелхэм
громко прокашлялся и принялся набивать свою трубку.
     - Я не видел Ричи уже пару месяцев, - заметил я вслух.
     - Не велика потеря, - хмыкнул Билл.
     - В последний раз я видел его... м-м-м, где-то  в  конце  октября,  -
добавил Карл. - Кажется, это было в канун дня всех святых.  Он  еще  купил
тогда ящик шлитзского пива. Еле  на  ногах  стоял.  И  был  распухшим  как
никогда.
     Добавить к сказанному о Ричи было практически нечего. Мальчик все еще
плакал, но в то же время пытался еще что-то говорить. Тем  временем  ветер
снаружи стал свистеть и завывать еще пуще прежнего, а по  радио  передали,
что к утру толщина снежного покрова увеличится  не  менее,  чем  на  шесть
дюймов. Тогда была середина января и я очень удивлялся тому, что никто  не
видел Ричи аж с конца октября - за исключением, разве что, его сына.
     Мы перекинулись по  этому  поводу  еще  несколькими  словами  и  вот,
наконец, Генри с мальчиком вышли из кладовой наружу. Генри заботливо  снял
с  него  шубу,  а  свою,  наоборот,  надел.  Успокоившись,  Тимми  изредка
судорожно и глубоко вздыхал всей грудью как человек, у которого все  самое
страшное уже позади, но глаза его были красны от слез и когда он  случайно
встречался с кем-нибудь взглядом, он стыдливо опускал их себе под ноги.
     Генри выглядел очень обеспокоенно.
     - Я  думаю,  ребята,  послать  мальчика  наверх  к  жене,  чтобы  она
накормила его чем-нибудь, а двоих из вас прошу пойти вместе со мной  домой
к Ричи. Тимми передал мне от него деньги и  сказал,  что  он  очень  хочет
пива, - Генри попытался улыбнуться  собственной  шутке,  но  у  него  это,
почему-то, не очень получилось.
     - Конечно, - с готовностью отозвался Берти. - Какого пива мы  отнесем
ему? Давай я сбегаю.
     - Харроу'з Сьюприм, - ответил  Генри.  -  У  меня  как  раз  осталось
несколько последних ящиков такого.
     Я  тоже  поднялся  со  своего  места.  Итак,   должны   были   пойти,
по-видимому, Верти и я. У  Карла  в  тот  день  было  какое-то  обострение
артрита, а от Билли Пелхэма тоже было бы  мало  пользы  из-за  его  правой
руки, которая почти не двигалась.
     Берти достал четыре упаковки харроуского пива по шесть банок в каждой
и уложил их в одну картонную коробку, а Генри тем временем отвел  мальчика
на верхний этаж, где находились  жилые  помещения,  в  которых  он  жил  с
семьей.
     Он передал заплаканного  мальчика  на  попечительство  своей  жене  и
вскоре вернулся назад, оглянувшись один раз через плечо, чтобы  убедиться,
что не забыл  прикрыть  входную  дверь,  ведущую  на  второй  этаж.  Билли
встретил его вопросом, который давно уже крутился у всех в голове:
     - Ну, что же там, все-таки, у  них  произошло?  Совсем  Ричи  измотал
парнишку!
     - Даже и не знаю, что сказать вам сейчас, - ответил Генри. -  Слишком
уж все странно. Могу пока  показать  вам  кое-что.  Вот.  Деньги,  которые
передал мне Тимми от отца за пиво.
     Он достал из кармана тщательно завернутые  уже  им  самим  в  плотную
бумагу четыре долларовых купюры, развернул их  и  показал  нам,  брезгливо
поднимая каждую из них за уголок - они были вымазаны  какой-то  непонятной
странной слизью серого цвета, которая по виду напоминала гнилостный  налет
на испортившихся консервах. С гримасой отвращения он положил  их  на  угол
стойки и строго наказал Карлу, чтобы тот  внимательно  проследил  за  тем,
чтобы к ним никто не прикасался.
     - Если хотя бы половина из того, что рассказал мальчик,  правда...  -
тихо произнес Гарри, задумчиво глядя куда-то в пространство... И замолчал,
напряженно о чем-то размышляя.
     Он подошел к раковине за мясным прилавком и тщательно вымыл обе  руки
с мылом.
     Я  подошел  к  вешалке,  надев  свой  бушлат,  обмотался   шарфом   и
застегнулся на все пуговицы. Ехать к Ричи  на  машине  не  имело  никакого
смысла - она, скорее всего, просто застряла бы  в  снегу.  Да  и  дом  его
находился не так уж далеко от бара - вниз по Кев-стрит. В конце концов, мы
не поехали, а пошли пешком просто потому, что снегоочистители еще  даже  и
не принимались за эту улицу.
     Когда мы, наконец, все оделись и совсем уж  было  подошли  к  входной
двери, чтобы  выйти  наружу,  из-за  наших  спин  послышался  голос  Билла
Пелхэма:
     - Будьте осторожны.
     Генри кивнул и поставил  коробку  с  харроуским  пивом  на  небольшую
ручную тележку, которая  стояла  рядом  с  выходом.  Укрепив  ее  там  как
следует, он еще раз кивнул, теперь уже нам, и мы все разом вышли наружу  -
на сильный ветер, мороз и снег.
     Ветер был настолько сильным, что сразу же чуть не свалил нас с ног. Я
поскорее натянул шарф на уши. Мы немного замешкались у порога, пока  Берти
натягивал на руки перчатки. Его лицо было сморщено и постоянно вздрагивало
от какой-то боли. Могу представить себе, как  он  себя  тогда  чувствовал.
Ведь мы, все трое, были тогда совсем уже не мальчиками, которым ничего  не
стоит кататься целыми днями на лыжах или пол ночи носится друг  за  другом
на дико ревущих скоростных снегоходах. Все мы  были  людьми  уже  довольно
преклонного возраста и ледяной северный ветер продувал нас,  казалось,  до
самого сердца.
     - Не хочу пугать вас, парни, - начал Генри со странной и  напряженной
улыбкой, которой он хотел, наверное, подбодрить нас, - но, видимо, вам все
равно придется увидеть все самим и поэтому я хочу рассказать  вам  о  том,
что я узнал от мальчика, пока мы будем добираться дотуда... Просто я хочу,
чтобы вы знали обо всем заранее и чтобы не  было  никаких  неожиданностей,
понимаете?
     Он достал из кармана  и  показал  нам  кольт  45-го  калибра  -  этот
пистолет всегда лежал у него под стойкой заряженным и готовым к применению
в любую секунду еще с 1958 года. Не знаю, откуда он у него,  но  зато  мне
очень хорошо известно, что Генри на редкость хладнокровный  и  решительный
человек. Однажды он, не моргнув  глазом,  одним  выстрелом  пристрелил  из
этого кольта грабителя,  ворвавшегося  к  нему  в  бар.  Проделал  он  это
настолько спокойно и профессионально, что  можно  было  подумать,  что  он
занимается этим всю жизнь. От полученной пули,  которая  проделала  в  нем
дыру чуть-ли не с кулак величиной, парень крутанулся как  юла  и  замертво
вылетел за дверь. Генри при этом даже бровью не  повел.  Хладнокровный  он
человек, это уж точно. Я видел однажды, как он расправился с  одним  не  в
меру наглым студентом, который довольно неучтиво поторопил его со  сдачей.
Не говоря ни слова, Генри просто вышел из-за стойки, взял его своей мощной
клешней за шиворот, повернул к двери и вышиб на улицу  мощным  пинком  под
зад, после чего спокойно вернулся назад и принялся с  невозмутимым  видом,
как ни в чем не бывало, протирать стаканы.
     Так вот, как я уже сказал, Генри хотел ввести  нас  с  Верти  в  курс
дела, да нам и самим не терпелось поскорее узнать, что к чему.
     Итак, мы с трудом пробивались через сугробы, а ветер  нещадно  трепал
нас как трех бедолажных прачек, вынужденных выходить  на  работу  в  любую
погоду.  Генри  убрал,  наконец,  свой  пистолет  обратно  в   карман   и,
перекрикивая завывающий ветер, пытался передать нам то,  о  чем  рассказал
ему мальчик. Почти половину его слов, несмотря на  зычный  голос,  сносило
ветром в сторону, но даже того, что достигало наших ушей, нам было  вполне
достаточно - даже больше, чем хотелось бы услышать.
     По словам мальчика, первопричиной всего, что  случилось,  было  пиво.
Знаете, иногда попадаются банки с испортившимся, несмотря на недавнюю дату
изготовления, пивом. Такое пиво бывает обычно выдохшимся  и  имеет  резкий
зловонный запах, напоминающий вонь от заношенного и залежавшегося грязного
нижнего белья. Происходит это обычно  из-за  того,  что  иногда  в  банках
появляются крошечные, просто  микроскопические  отверстия,  через  которые
внутрь них  проникают  какие-то  особые  бактерии.  Размеры  этих  дырочек
недостаточно велики для того,  чтобы  пиво  вытекло  наружу,  но,  однако,
вполне достаточны для того, чтобы эти бактерии,  проникнув  внутрь,  стали
причиной недоброкачественного брожения, скисания и разложения пива.
     Так вот, однажды Тимми принес своему папаше целый ящик  пива  "Голден
лайт", не зная о том, что  практически  все,  по-видимому,  банки  в  этом
ящике, были подвержены действию  именно  таких  злокачественных  бактерий.
Мальчик уселся за уроки, а Ричи  размеренно,  банка  за  банкой,  поглощал
принесенное пиво, вливая его в себя как в бездонную бочку.
     Через некоторое время  парнишка,  закончив  приготовление  уроков  на
следующий школьный день, уже  собирался  идти  спать,  как  вдруг  услышал
рассерженный голос отца:
     - Черт побери, не может быть!
     - Что случилось, папа?! - испуганно спросил Тимми, чувствуя неладное.
     - Да это пиво, что ты принес! - рыкнул Ричи. - Ни разу в жизни не пил
ничего более мерзкого!
     Любой здравомыслящий  человек  сразу  же  задаст  удивленный  вопрос:
"Зачем же он пил это пиво, если оно было таким отвратительным на вкус?" Но
удивительно это только для тех, кто не  знает,  как  Ричи  Гринэдайн  пьет
пиво. Однажды я был свидетелем того, как  один  такой  же  вот  несведущий
матрос  из  Монпельера  поспорил  с  ним  на  двадцать  долларов,   наивно
утверждая, что Ричи не сможет выпить залпом двадцать пол-литровых  бутылок
пива, делая между каждой паузу не более, чем в семь  секунд.  Своих  денег
он, конечно, лишился, да еще за пиво пришлось платить. Так что,  я  думаю,
что Ричи влил в себя не одну  и  не  две,  а  гораздо  больше  банок  того
отвратительного пива, прежде чем до него дошло, в чем дело.
     - Меня сейчас вырвет, - простонал Ричи и его вывернуло прямо на  пол,
после чего он схватился за голову и шатающейся походкой скрылся за  дверью
своей комнаты. В этот день на этом все закончилось.
     Тимми подошел к валявшимся  на  полу  пустым  банкам  из-под  пива  и
осторожно понюхал их. Запах, по его словам, был  просто  жутким.  Это  был
настоящий  трупный  лапах,  а  на  внутренних  стенках  банок  он   увидел
отвратительный и довольно толстый налет какой-то непонятной  слизи  серого
цвета. С перепугу или нет,  но  Тимми  показалось,  что  этот  налет  едва
заметно шевелится...
     Пару дней спустя Тимми, вернувшись из школы, застал  отца  неподвижно
сидящим перед телевизором  и  угрюмо  смотрящим  какую-то  послеполуденную
мыльную оперу.
     Тимми показалось подозрительным то, что отец даже не повернул голову,
услышав, как он хлопнул дверью.
     - Что-нибудь случилось, папа?
     - Нет, - мрачно ответил Ричи каким-то не своим голосом. - Просто сижу
и смотрю телевизор. Похоже, я уже никуда не пойду сегодня - что-то неважно
себя чувствую.
     Тимми включил свет и тут же услышал резкий окрик отца:
     - Какого черта! Немедленно выключи этот проклятый свет!
     Тимми, конечно, сразу же его выключил, не спрашивая, как же он  будет
учить уроки в темноте. Когда Ричи был не в настроении,  его  вообще  лучше
было ни о чем не спрашивать и обходить стороной.
     - И сходи купи мне ящик пива, - буркнул Ричи, не поворачивая  головы.
- Деньги на столе.
     Когда парнишка вернулся с пивом, уже опустились сумерки, а в  комнате
было и подавно темно. Телевизор был выключен. Не было видно  почти  ничего
кроме едва угадывавшегося на фоне окна кресла  с  грузно  сидящим  в  нем,
подобно каменной глыбе, отцом.
     Мальчик, зная о том,  что  отец  не  любит  слишком  холодного  пива,
поставил его не в холодильник, а на стол. Оказавшись таким образом поближе
к креслу, в котором он сидел, Тимми почувствовал странный  запах  гниения.
Запах этот был похожим на тот, как если бы он исходил от  оставленного  на
несколько дней открытым и покрывающегося липкой зловонной  плесенью  сыра.
Мальчику было хорошо известно, что отец его никогда не отличался особенной
чистоплотностью, но даже учитывая это, запах был слишком резким, сильным и
необычным. Тимми показалось это странным, но  он,  все  же,  ушел  в  свою
комнату, запер дверь и принялся учить  уроки,  а  некоторое  время  спустя
услышал, как телевизор заработал снова и как чавкнула первая за этот вечер
открываемая отцом банка пива.
     Все то же самое повторялось каждый день в  течение  двух  недель  или
около того. Утром мальчик просыпался, шел в  школу,  а  когда  возвращался
обратно, заставал сидящего в неизменной позе перед телевизором отца, а  на
столе его уже ждали деньги, на которые он должен был купить ему пива.
     Зловоние в их  доме  становилось  тем  временем  все  более  и  более
отвратительным. Ричи никогда не проветривал комнат, не позволяя сыну  даже
раздвинуть шторы, не говоря уже о  том,  чтобы  приоткрыть  хотя  бы  одну
форточку. У него началось что-то вроде светобоязни  и  с  каждым  днем  он
становился все раздражительнее и раздражительнее. Где-то в середине ноября
он вдруг заявил, что  ему  режет  глаза  свет,  выбивающийся  из-под  щели
комнаты Тимми, когда он учил там уроки. Заниматься дома Тимми уже не мог и
после занятий в школе, купив отцу пива, ему  приходилось  идти  заниматься
домой к своему другу.
     Вернувшись однажды из школы, было  уже  около  четырех  часов  дня  и
начинало смеркаться. Тимми вдруг услышал сильно изменившийся  голос  отца:
"Включи свет".
     Мальчик включил свет и увидел, что Ричи сидит  в  кресле,  с  ног  до
головы завернувшись в шерстяное одеяло.
     "Смотри", - сказал Ричи и вытащил одну руку из под одеяла.
     Рукой, однако, назвать это было очень трудно.
     "ЭТО БЫЛО ЧТО-ТО СЕРОЕ", - единственное,  что  мог  сообщить  мальчик
Генри срывающимся от страха и слез голосом, - "ЭТО БЫЛО СОВСЕМ  НЕ  ПОХОЖЕ
НА РУКУ - КАКАЯ-ТО СПЛОШНАЯ ОПУХОЛЬ, СЕРАЯ И СКОЛЬЗКАЯ".
     Судя по рассказу мальчика, Ричи начал как бы заживо разлагаться.
     Тимми, конечно, был насмерть перепуган, но, все-таки,  нашел  в  себе
силы, чтобы спросить: "Папа, что с тобой случилось?"
     "Я не знаю", - ответил Ричи, - "но  мне  совсем  не  больно.  Скорее,
даже... приятно".
     "Я схожу за доктором Уэстфэйлом", - сказал Тимми и бросился к выходу.
     Услышав эти слова, Ричи дико задрожал  под  покрывавшим  его  одеялом
всем телом и выкрикнул булькающим голосом: "Не смей! Остановись!  Если  ты
сделаешь еще хоть один шаг, я прикоснусь к тебе и с тобой случится  то  же
самое, что и со мной!" С этими словами он сдернул одеяло с головы.

     К этому моменту рассказа мы уже были на  перекрестке  улиц  Харлоу  и
Кев-стрит. Мне показалось, что с тех пор, как мы  вышли  от  Генри,  мороз
стал еще сильнее. Но холоднее  всего  было  от  мурашек,  которые  волнами
пробегали по моему телу от того, что рассказывал нам Генри. Поверить в то,
о чем он нам говорил, было очень  трудно,  но  кто  знает,  в  жизни  ведь
случается всякое...
     Я был, например, знаком с одним парнем по имени Джордж Кеслоу. Он был
рабочим в бэнгорском департаменте коммунальных услуг и занимался  ремонтом
канализационных труб и подземных электрических кабелей вот уже  пятнадцать
лет к тому моменту, о котором я сейчас рассказываю. Однажды, всего за  два
года до его выхода на  пенсию,  с  Джорджем  произошел  какой-то  странный
случай, вмиг изменивший всю его жизнь. Одним из тех, кто хорошо знал его и
был последним, кто видел его в нормальном состоянии, был Фрэнки  Холдэмен.
Франки рассказывал, как Джордж спустился однажды в канализационный  люк  в
Эссексе и ушел довольно далеко по канализационным коммуникациям в  поисках
какой-то вышедшей из строя трубы, которая требовала ремонта.  Вернулся  он
бегом минут через пятнадцать. Волосы его за  это  время  стали  совершенно
седыми, а застывшее мертвенной маской выражение лица и глаз -  таким,  как
будто он только что побывал в аду. Едва появившись наружу, он, ни слова не
говоря, отправился в контору департамента,  получив  расчет,  а  оттуда  -
прямиком в пивную. С тех пор его никто не видел трезвым ни минуты, а через
два года он скончался от алкоголизма. Фрэнки  рассказывал,  что  несколько
раз пытался расспросить Джорджа о том, что же случилось с  ним  тогда,  но
каждый раз бесполезно - Джордж постоянно находился в сильном пьяном  угаре
и всегда был отрешенно-молчалив. Лишь один раз, немного придя в  себя,  он
кое-что рассказал ему. О гигантском пауке, например,  размером  с  крупную
собаку и об его огромной паутине  из  прочных  шелковистых  нитей,  полной
запутавшихся в ней и погибших котят... Что ж,  это  может  быть  и  плодом
больного воображения спивающегося человека, изнуренного белой горячкой,  а
может быть и правдой. Одно я знаю точно - в  разных  частях  земного  шара
нет-нет да и случаются,  все-таки,  такие  невообразимые  вещи,  что  если
человек становится их  очевидцем  -  он  запросто  может  спятить,  что  и
произошло, по-видимому, с Джорджем.
     С минуту мы простояли на перекрестке этих двух  улиц,  решив  немного
передохнуть и собраться с силами. Ветер был настолько сильным, что мы едва
держались на ногах.
     - Так что же увидел мальчик, - нарушил, наконец, молчание Верти.
     - Говорит, что увидел лицо отца, - ответил Генри, - но все  оно  было
покрыто какой-то мертвенной студенистой  массой  серого  цвета...  за  ней
совершенно не было видно кожи. Он сказал, что этой  отвратительной  массой
была насквозь пропитана вся его одежда, как будто она вросла в его тело...
     - Боже милостивый! - перекрестился Берти.
     - После этого он снова с головой закутался в одеяло и стал кричать на
Тимми, чтобы тот поскорее выключил свет.
     - Ну и погань! - воскликнул я.
     - Да уж, - согласился Генри. - Приятного мало.
     - Ты бы держал свой пистолет наготове, - посоветовал Берти.
     - Разумеется, я его для этого и взял.
     Тут мы снова двинулись дальше - вверх по Кев-стрит.
     Дом, в котором жил Ричи Гринэдайн, находился почти на  самой  вершине
холма. Это был один из тех огромных викторианских монстров,  которые  были
построены разными там баронами еще на рубеже двух столетий. Многие из  них
превратились в наше время в обычные  многоквартирные  меблированные  дома.
Верти, задыхаясь от хлеставшего в его легкие через открытый рот  морозного
ветра, сообщил нам, что Ричи живет на верхнем, третьем этаже и показал  на
окна  под  самым  скатом  крыши,  нависавшим  над   ними   подобно   брови
человеческого глаза. А я напомнил Ричи о том, что он не дорассказал нам  о
том, что же случилось с мальчиком после этого.
     - Вернувшись однажды из школы где-то на  третьей  неделе  ноября,  он
обнаружил, что Ричи было уже, оказывается, мало того, что он закупорил все
окна и задернул все шторы. Он пошел дальше - теперь он уже  занавесил  все
окна плотными шерстяными одеялами, крепко  прибив  их  к  рамам  гвоздями.
Зловоние, и без того очень  сильное,  стало  теперь  едва  выносимым.  Оно
напоминало теперь резкий смрад от гниющих в  большом  количестве  фруктов,
начавших уже выделять ядовитые ферменты брожения.
     Где-то через неделю после этого Ричи  приказал  мальчику  подогревать
ему пиво на плите. Представляете? Маленький мальчик один на один в доме со
своим отцом, который на глазах у него  превращается  в...  превращается  в
нечто... трудно поддающееся описанию... Греет ему пиво и вынужден  слушать
потом, как это страшилище вливает его в себя с отвратительным хлюпанием  и
шамканьем. Представляете?
     Так продолжалось вплоть до сегодняшнего дня, когда детей отпустили из
школы пораньше из-за надвигающегося снежного бурана.
     Мальчик сказал мне, что из  школы  он  пошел  сразу  домой.  Света  в
верхнем этаже не было вообще - не потому, что его не было  видно  с  улицы
из-за прибитых к окнам одеял, а потому, что его не  было  вовсе  и  внутри
тоже. Каждый раз, когда он приносил и нагревал отцу пиво, ему  приходилось
действовать на ощупь. И так же на ощупь он, наконец,  пробирался  потом  к
своей комнатке и поспешно шнырял в дверь.
     В этот раз он услышал, как по  комнате  что-то  движется  и  подумал,
вдруг, о том, чем же занимается его  отец  целыми  днями  и  неделями.  Он
вспомнил, что за последний месяц не видел отца нигде, кроме как в  кресле,
а за последнюю неделю не видел его и вовсе, так как не было  видно  вообще
ничего. А ведь человеку нужно когда-нибудь спать, да  и  просто  справлять
естественные потребности организма.
     Уходя  сегодня  из  дома,  Тимми  оставил   главную   входную   дверь
незапертой. Ту, что с замазанным глазком  -  специально  для  нас.  Засов,
держащий ее изнутри, задвинут  лишь  немного  -  ровно  настолько,  чтобы,
слегка подергав за дверь, мы смогли спокойно войти вовнутрь, не  привлекая
ничьего внимания, - сказал Генри.
     К этому моменту мы как раз уже подошли к парадному  подъезду  дома  и
стояли теперь как раз перед той  дверью,  о  которой  только  что  говорил
Генри. Дом возвышался над нами  как  огромная  черная  скала  и  напоминал
страшное уродливое лицо. Даже не лицо, а человеческий череп. Два  окна  на
верхнем этаже выглядели как две безжизненные черные  глазницы.  Совершенно
черные и, казалось, бездонные.
     Тем временем Генри продолжал свой рассказ, решив, видимо,  непременно
закончить его, прежде чем мы войдем в дом:
     - Только через минуту глаза его привыкли к темноте, и  он,  к  своему
ужасу, смог увидеть какую-то огромную серую глыбу, отдаленно  напоминающую
своими очертаниями человеческое тело. Это нечто ползло по  полу,  оставляя
за собой скользкий серый след. Это почти бесформенная отвратительная  куча
подползла к  стене  и  из  нее  показался  какой-то  выступ,  напоминающий
человеческую руку или что-то вроде человеческой руки. Эта рука оторвала от
стены доску, за которой было  что-то  вроде  тайника,  и  вытащила  оттуда
кошку, - тут Генри сделал небольшую паузу.
     И я и Берти пританцовывали на месте  от  холода  и  с  силой  хлопали
ладонями одна об другую, чтобы хоть как-то согреться, но ни один из нас не
испытывал особенно сильного желания войти вовнутрь.
     - Это была дохлая кошка, - продолжил Генри.  -  Дохлая  разлагающаяся
кошка. Она была совершенно окоченевшая и раздутая от гниения... Почти  вся
она была покрыта мелкими белыми кишащими червями...
     -  Хватит,  Генри!  -  взмолился  Верти.  -  Ради   Бога,   перестань
пожалуйста!
     - Он вытащил ее и съел на глазах у мальчика...
     От этих слов меня сразу же чуть  не  вырвало  и  мне  стоило  больших
усилий сдержать рвотный спазм.
     - Вот тогда-то Тимми как раз и убежал, - мягко закончил Генри.
     - Я думаю, что не смогу подняться туда, - послышался голос Берти.
     Генри ничего не сказал на это, только пристально посмотрел  на  него,
на меня и снова на него.
     - Думая, что нам, все-таки стоит подняться, - наконец, проговорил он.
- В конце концов, мы просто должны занести Ричи его пиво,  за  которое  он
уже заплатил.
     Берти замолчал, и все мы медленно поднялись по  ступеням  к  парадной
двери и, как только мы открыли ее, в нос нам ударил сильный запах гниения.
     Вы никогда не бывали, случайно, жарким летним днем на овощехранилище,
где сгнила большая партия яблок? Запах, могу вас уверить, не из приятных -
очень тяжелый и резкий, буквально обжигает слизистую носа. Так  вот  здесь
было еще хуже, только здесь это был не совсем  запах  гниения  -  это  был
запах разложения, который невозможно перепутать ни  с  чем  другим  -  так
называемый трупный запах.
     В холле первого этажа был только один источник  света  -  слабенькая,
едва горящая лампочка на стене, которая еле-еле освещала лестницу, ведущую
наверх, в зловещую темноту.
     Генри поставил свою тележку у стены и достал из нее коробку с  пивом,
а я попробовал нажать на выключатель у лестницы, чтобы включить  освещение
второго этажа, как я и думал, у меня из этого ничего не вышло.
     - Давай-ка лучше я понесу пиво, - послышался дрожащий голос Берти,  -
а ты лучше приготовь-ка свой пистолет.
     Генри не возражал. Он вытащил его из кармана, снял с  предохранителя,
и мы медленно двинулись вверх по лестнице - впереди Генри,  за  ним  -  я,
сзади  нес  коробку  с  пивом  Берти.  Поднявшись  на  второй   этаж,   мы
почувствовали, что запах, и без того не из самых приятных, стал еще  более
отвратительным и сильным. Это был уже не запах, а настоящее Зловоние.
     Я вспомнил, как однажды, когда я жил одно время  в  Леванте,  у  меня
была собака по кличке Рекс. Довольно безмозглый был  пес  и  всегда  очень
неосторожно переходил дорогу. Однажды, когда я был  на  службе,  он  попал
таки под машину и  целый  день,  умирая,  пролежал  на  обочине  дороги  с
вывернутыми наружу кишками. А погода стояла очень  жаркая.  Боже,  что  за
запах был от них, когда  я,  возвращаясь  вечером  домой,  увидел  бедного
Рекса! Он разлагался буквально заживо! Спасти его было  уже  невозможно  и
мне оставалось только одно  -  прикончить  его  и  избавить  этим  его  от
мучений. Сейчас запах был почти таким же, только намного сильнее  -  запах
разлагающегося мяса, пораженного личинками  мух,  грязный,  отвратительный
запах тухлятины.
     - Господи, как же соседи все это терпят? - пораженно воскликнул я.
     - Какие соседи? - странно  улыбнувшись,  обернулся  ко  мне  Генри  и
указал кивком головы на толстый покров пыли, равномерно лежащий решительно
на всем вокруг.
     - Кто, интересно,  владелец  этого  дома,  -  поинтересовался  Берти,
поставив коробку с пивом на стойку перил на конце  лестничного  пролета  и
переводя дыхание. - Гэйтью, кажется? Странно, как он до сих пор не выселил
отсюда этого вонючку?
     - Кто его выселит, инвалида? - усмехнулся над ним Генри.  -  Ты,  что
ли?
     Берти промолчал.
     Мы двинулись, наконец, по третьему пролету - самому узкому и  крутому
из всех. Здесь было намного теплее, чем  внизу.  Где-то  громко  шипела  и
булькала батарея парового отопления. Смрад здесь  был  настолько  ужасным,
что от него все переворачивалось внутри.
     На третьем этаже был небольшой коридор, в  конце  которого  виднелась
дверь с глазком - дверь Ричи Гринэдайна...
     Верти тихо вскрикнул и прошептал:
     - Смотрите-ка, что это у нас под ногами?
     Я посмотрел на пол и увидел небольшие  лужицы  какого-то  непонятного
слизистого и вязкого вещества. Пол был застлан ковром, но  в  тех  местах,
где были лужи, он был ими полностью съеден до самого пола.

     Генри шагнул в сторону двери, и мы двинулись вслед за ним. Не  видел,
чем в тот момент занимался Берти, я же тщательно вытирал  подошвы  ботинок
об чистые участки ковра.  Генри  вел  себя  очень  решительно.  Он  поднял
пистолет и громко постучал его рукояткой в дверь.
     - Ричи! - крикнул и по его голосу никак нельзя было сказать,  что  он
чего-нибудь боится, хотя лицо его было смертельно бледным. - Это я,  Генри
Памэли из НОЧНОЙ СОВЫ. Принес тебе пиво.
     Никакой реакции из-за двери не было, наверное, целую минуту. И  вдруг
раздался голос:
     - Где Тимми? Где мой мальчишка?
     Услышав этот голос, я чуть не убежал от страха.  Это  был  совершенно
нечеловеческий голос. Это был какой-то странный  низкий  булькающий  звук,
похожий на то, как если бы кто-то с трудом произносил  слова,  забив  себе
рот полу-жидким жиром.
     - Он в моем магазине, - ответил Генри. - Я  оставил  его  там,  чтобы
жена хоть  покормила  его  по-нормальному.  Ведь  он  отощал  у  тебя  как
бездомная кошка.
     За дверью опять воцарилась тишина и через  минуту-другую  послышались
ужасные хлюпающие звуки, как будто бы кто-то шел в  резиновых  сапогах  по
вязкой слякоти. И вдруг этот страшный голос  послышался  прямо  по  другую
сторону двери.
     - Приоткрой немного дверь и  поставь  пиво  у  порога,  -  пробулькал
голос. - Потяни за ручку сам - я не могу этого сделать.
     - Одну минутку, Ричи, ты можешь сказать, что  с  тобой  случилось?  -
спросил Генри.
     - Не будем об этом, - резко ответил голос и в нем послышалась злобная
угроза. - Просто приоткрой дверь, втолкни мне сюда пиво и уходи!
     - Слушай, Ричи, а может, тебе еще дохлых кошек принести?  -  спросил,
нервно улыбаясь  Генри,  но  голос  его  был  не  особенно  веселым.  Дуло
пистолета смотрело теперь не вверх, а прямо на дверь.
     Неожиданно в моей памяти всплыли три события,  взволновавшие  недавно
всю округу. О том же самом, наверное, подумали в  тот  момент  и  оба  мои
спутника. Недавно, как раз  в  течение  трех  последних  недель,  в  нашем
городке бесследно пропали  три  молоденькие  девушки  и  какой-то  пожилой
служащий Армии спасения. Их  исчезновение  было  покрыто  мраком  тайны  -
никто, включая их ближайших родственников и друзей,  ничего  не  слышал  о
том, что они собирались куда-нибудь уезжать, и никто не имел ни  малейшего
представления о  том,  где  они  могут  находиться.  Все  поиски  их  были
безрезультатны... От этих мрачных мыслей смрад  разложения  сразу  как  бы
удвоился.
     - Поставь пиво у двери и проваливай отсюда или я сейчас сам выйду  за
ним! - угрожающе пробулькало из-за двери.
     Генри сделал нам знак, чтобы мы отошли назад, что мы и  не  замедлили
сделать.
     - И правда, Ричи, выходи-ка лучше сам, - с вызовом произнес  Генри  и
напряженно вытянул обе руки с крепко зажатым в  них  пистолетом  прямо  на
дверь, приготовившись выстрелить в любой момент.
     На некоторое время все стихло опять, и я уже  было  подумал,  что  на
этом  все  и  закончится.  Вдруг  дверь  с  треском  распахнулась.   Удар,
нанесенный по ней с той стороны, едва не сорвал ее с петель и не  расколол
пополам. Дверь выгнулась,  с  силой  ударилась  в  стену  и...  на  пороге
появился Ричи.
     Уже через секунду, буквально через секунду мы с  Верти,  ополоумевшие
от страха, кубарем скатились с лестницы,  как  перепуганные  школьники,  и
стремглав вылетели на улицу, спотыкаясь и поскальзываясь в сугробах.
     Не оборачиваясь, мы услышали, что Генри  быстро  выстрелил  три  раза
подряд. Выстрелы отдались глухим эхом в стенах пустого дома и затихли.
     То, что я увидел за мгновение до  того,  как  рвануть  наутек,  я  не
забуду  никогда  в  жизни...  Это  была  какая-то   огромная   колышущаяся
желеобразная волна серого цвета, имеющая смутные  очертания  человеческого
тела и оставляющая за собой такой же отвратительный скользкий след.
     За эти считанные доли  секунды,  которые,  казалось,  растянулись  на
несколько минут, я успел разглядеть и кое-что другое,  не  менее  ужасное.
Это были глаза этого чудовища - ярко-желтые, горящие дикой злобой.  В  них
не было ничего человеческого! И  было  их...  четыре,  а  не  два.  Четыре
бесформенные глазницы в  омерзительных  нависающих  на  них  разлагающихся
складках. Начиная от шеи вдоль груди и живота  до  самой  промежности  шла
страшная глубокая щель с проглядывавшими из нее ярко-красными  и  розовыми
пульсирующими тканями, еще почти нетронутыми разложением.
     Вы  понимаете?..  Это  чудовище,  подобно  простейшим   одноклеточным
организмам, делилось на две части... Их должно было стать двое... Не знаю,
помешал Генри этому дьявольскому процессу или нет.
     Всю дорогу до бара мы пробежали сломя голову и не сказав  друг  другу
ни слова. От только что увиденного и пережитого в голове у меня стоял один
сплошной туман. Не знаю, о чем думал тогда Берти, зато знаю, о чем думал я
- о таблице умножения: дважды два - четыре, дважды четыре - восемь, дважды
восемь - шестнадцать, дважды шестнадцать - ...
     Как мы добежали до бара - не помню. Помню  только,  что  добежали  на
одном дыхании. Навстречу нам  выскочили  Карл  и  Билл  Пелхэм  и  тут  же
засыпали  нас  вопросами.  Ни  один  из  нас  не   промолвил   ни   слова.
Остановившись, наконец, мы обернулись назад, надеясь  увидеть  догоняющего
нас Генри. Но Генри не было. Обоих нас била крупная дрожь. Мы вошли внутрь
и тяжело опустились за столик. Перед нами сразу же поставили пиво. За этим
столиком мы сидим и до сих пор. Я досчитал  уже  до  2х32768  и  жду,  что
вот-вот наступит конец света... если не вернется, все-таки Генри.
     Надеюсь, он вернется. Конечно, он вернется...


Вы здесь » Интернет портал » Интернет Библиотека » Стивен Кинг. Рассказы. Часть 3