Часть 2
ВСЕМОГУЩИЙ ТЕКСТ-ПРОЦЕССОР
ГРУЗОВИКИ
Я - ДВЕРНОЙ ПРОЕМ
Стивен Кинг. Рассказы. Часть 2
Страница: 1
Сообщений 1 страница 4 из 4
Поделиться12007-07-26 17:17:14
Поделиться22007-07-26 17:18:03
ВСЕМОГУЩИЙ ТЕКСТ-ПРОЦЕССОР
На первый взгляд компьютер напоминал текст-процессор "Wang": по
крайней мере клавиатура и корпус были от "Wang"а. Присмотревшись же
внимательнее, Ричард Хагстром заметил, что корпус расколот надвое (и при
этом не очень аккуратно - похоже, его пилили ножовкой), чтобы впихнуть
чуть большую размером лучевую трубку от IBM. А вместо гибких архивных
дисков этот уродец комплектовался пластинками, твердыми как "сорокопятки",
которые Ричард слушал в детстве.
- Боже, что это такое? - спросила Лина, увидев, как он и мистер
Нордхоф по частям перетаскивают машину в кабинет Ричарда. Мистер Нордхоф
жил рядом с семьей брата Ричарда: Роджером, Белиндой и их сыном
Джонатаном.
- Это Джон сделал, - сказал Ричард. - Мистер Нордхоф говорит, что это
для меня. Похоже, это текст-процессор.
- Он самый, - сказал Нордхоф. Ему перевалило за шестьдесят, и дышал
Нордхоф с трудом. - Джон его именно так и называл, бедный парень... Может,
мы поставим эту штуку на минутку, мистер Хагстром? Я совсем выдохся.
- Конечно, - сказал Ричард и позвал сына, терзавшего электрогитару в
комнате на первом этаже, о чем свидетельствовали весьма немелодичные
аккорды. Отделывая эту комнату, Ричард планировал ее как гостиную, но сын
вскоре устроил там зал для репетиций.
- Сет! - крикнул он. - Иди помоги мне!
Сет продолжал бренчать. Ричард взглянул на мистера Нордхофа и пожал
плечами, испытывая стыд за сына и не в силах этого скрыть. Нордхоф пожал
плечами в ответ, как будто хотел сказать: "Дети... Разве можно в наш век
ждать от них чего-то хорошего?" Хотя оба знали, что от Джона, бедного
Джона Хагстрома, погибшего сына его ненормального брата, можно было ждать
только хорошее.
- Спасибо за помощь, - сказал Ричард.
- А куда еще девать время старому человеку? - пожал плечами Нордхоф.
- Хоть это я могу сделать для Джонни. Знаете, он иногда бесплатно косил
мою лужайку. Я пробовал давать ему денег, но он отказывался. Замечательный
парень. - Нордхоф все еще не мог отдышаться. - Можно мне стакан воды,
мистер Хагстром?
- Конечно. - Он сам налил воды, когда увидел, что жена даже не
поднялась из-за кухонного стола, где она читала что-то кровожадное в
мягкой обложке и ела пирожные.
- Сет! - закричал он снова. - Иди сюда и помоги нам.
Не обращая внимания на отца, Сет продолжал извлекать режущие слух
аккорды из гитары, за которую Ричард до сих пор выплачивал деньги.
Он предложил Нордхофу остаться на ужин, но тот вежливо отказался.
Ричард кивнул, снова смутившись но на этот раз скрывая свое смущение, быть
может, немного лучше. "Ты неплохой парень, Ричард, но семейка тебе
досталась, не дай бог!" - сказал как-то его друг Берни Эпштейн, и Ричард
тогда только покачал головой, испытывая такое же смущение, как сейчас. Он
действительно был "неплохим парнем". И тем не менее вот что ему досталось:
толстая сварливая жена, уверенная, что все хорошее в жизни прошло мимо нее
и что она "поставила не на ту лошадь" (этого, впрочем, она никогда не
произносила вслух), и необщительный пятнадцатилетний сын, делающий весьма
посредственные успехи в той же школе, где преподавал Ричард. Сын, который
утром, днем и ночью (в основном ночью) извлекает из гитары какие-то дикие
звуки и считает, что в жизни ему этого как-нибудь хватит.
- Как насчет пива? - спросил Ричард. Ему не хотелось отпускать
Нордхофа сразу - он надеялся услышать что-нибудь еще о Джоне.
- Пиво будет в самый раз, - ответил Нордхоф, и Ричард благодарно
кивнул.
- Отлично, - сказал он и направился на кухню прихватить пару бутылок
"Бадвайзера".
Кабинетом ему служило маленькое, похожее на сарай, строение, стоявшее
отдельно от дома. Как и гостиную, Ричард отделал ее сам. Но в отличие от
гостиной это место он считал действительно своим. Место, где можно
скрыться от женщины, ставшей ему совершенно чужой, и такого же чужого
рожденного ею сына.
Лина, разумеется, неодобрительно отнеслась к тому, что у него
появился свой угол, но помешать ему никак не могла, и это стало одной из
немногочисленных побед Ричарда. Он сознавал, что в некотором смысле Лина
"поставила не на ту лошадь": поженившись пятнадцать лет назад, они даже не
сомневались, что он вот-вот начнет писать блестящие романы, которые
принесут много денег, и скоро они станут разъезжать в "мерседесах". Но
единственный его опубликованный роман денег не принес, а критики не
замедлили отметить, что к "блестящим" его тоже отнести нельзя. Лина встала
на сторону критиков, и с этого началось их отдаление.
Работа в школе, которую они когда-то считали лишь ступенькой на пути
к славе, известности и богатству, уже в течение пятнадцати лет служила
основным источником дохода - чертовски длинная ступенька, как Ричард порой
думал. Но все же он не оставлял свою мечту. Он писал рассказы, иногда
статьи и вообще был на хорошем счету в Писательской гильдии. Своей пишущей
машинкой Ричард зарабатывал до 5000 долларов в год, и, как бы Лина ни
ворчала, он заслуживал своего собственного кабинета, тем более что сама
она работать отказывалась.
- Уютное местечко, - сказал Нордхоф, окидывая взглядом маленькую
комнатку с набором разнообразных старомодных снимков на стенах.
Дисплей беспородного текст-процессора разместился на столе поверх
самогО процессорного блока. Старенькую электрическую пишущую машинку
"Оливетти" Ричард временно поставил на один из картотечных шкафов.
- Оно себя оправдывает, - сказал Ричард, потом кивнул в сторону
текст-процессора. - Вы полагаете, эта штука будет работать? Джону было
всего четырнадцать.
- Видок у нее, конечно, неважный, а?
- Да уж, - согласился Ричард.
Нордхоф рассмеялся.
- Вы еще и половины не знаете, - сказал он. - Я заглянул сзади в
дисплейный блок. На одних проводах маркировка IBM, на других - Radio
Shack. Внутри почти целиком стоит телефонный аппарат Western Electric. И
хотите верьте, хотите нет, микромоторчик из детского электроконструктора.
- Он отхлебнул пива и добавил, видимо, только что вспомнив. - Пятнадцать.
Ему совсем недавно исполнилось пятнадцать. За два дня до катастрофы. - Он
замолчал, потом тихо повторил, глядя на свою бутылку пива. - Пятнадцать.
- Из детского конструктора? - удивленно спросил Ричард, взглянув на
старика.
- Да. У Джона был такой набор лет... э-э.. наверное с шести. Я сам
подарил ему на рождество. Он уже тогда сходил с ума по всяким приборчикам.
Все равно каким, а уж этот набор моторчиков, я думаю, ему понравился.
Думаю, да. Он берег его почти десять лет. Редко у кого из детей это
получается, мистер Хагстром.
- Пожалуй, - сказал Ричард, вспоминая ящики игрушек Сета, выброшенные
им за все эти годы, игрушек ненужных, забытых или бездумно сломанных,
потом взглянул на текст-процессор. - Значит, он не работает?
- Наверно, стоит сначала попробовать, - сказал Нордхоф. - Мальчишка
был почти гением во всяких электрических делах.
- Думаю, вы преувеличиваете. Я знаю, что он разбирался в электронике
и что он получил приз на технической выставке штата, когда учился только в
шестом классе...
- Соревнуясь с ребятами гораздо старше его, причем некоторые из них
уже закончили школу, - добавил Нордхоф. - Так по крайней мере говорила его
мать.
- Так оно и было. Мы все очень гордились им. - Здесь Ричард немного
покривил душой: гордился он, гордилась мать Джона, но отцу Джона было
абсолютно на все наплевать. - Однако проекты для технической выставки и
самодельный гибрид текст-процессора... - Он пожал плечами.
Нордхоф поставил свою бутылку на стол и сказал:
- В пятидесятых годах один парнишка из двух консервных банок из-под
супа и электрического барахла, стоившего не больше пяти долларов,
смастерил атомный ускоритель. Мне об этом Джон рассказывал. И еще он
говорил, что в каком-то захудалом городишке в Нью-Мексико один парень
открыл тахионы - отрицательные частицы, которые, предположительно,
движутся по времени в обратном направлении, - еще в 1954 году. А в
Уотербери, что в Коннектикуте, одиннадцатилетний мальчишка сделал бомбу из
целлулоида, который он соскреб с колоды игральных карт, и взорвал пустую
собачью будку. Детишки, особенно те, которые посообразительней, иногда
такое могут выкинуть, что только диву даешься.
- Может быть. Может быть.
- В любом случае это был прекрасный мальчуган.
- Вы ведь любили его немного, да?
- Мистер Хагстром, - сказал Нордхоф. - Я очень его любил. Он был
по-настоящему хорошим ребенком.
И Ричард задумался о том, как это странно, что его брата (страшная
дрянь, начиная с шести лет) судьба наградила такой хорошей женой и
отличным умным сыном. Он же, который всегда старался быть мягким и
порядочным (что значит "порядочный" в нашем сумасшедшем мире?), женился на
Лине, превратившейся в молчаливую неопрятную бабу, и получил от нее Сета.
Глядя в честное усталое лицо Нордхофа, он поймал себя на том, что пытается
понять, почему так получилось и какова здесь доля его вины, в какой
степени случившееся - результат его собственного бессилия перед судьбой?
- Да, - сказал Ричард. - Хорошим.
- Меня не удивит, если эта штука заработает, - сказал Нордхоф. -
Совсем не удивит.
Когда Нордхоф ушел, Ричард Хагстром воткнул вилку в розетку и включил
текст-процессор. Послышалось гудение, и он подумал, что сейчас на экране
появятся буквы IBM. Буквы не появились. Вместо них, словно голос из
могилы, выплыли из темноты экрана призрачные зеленые слова:
С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ, ДЯДЯ РИЧАРД! ДЖОН.
- Боже, - прошептал Ричард, как подкошенный опустившись на стул.
Его брат, жена брата и их сын две недели назад возвращались из
однодневной поездки за город. Машины вел пьяный Роджер. Пил он практически
каждый день, но на этот раз удача ему изменила, и он, не справившись со
своим старым пыльным фургоном, сорвался с почти стофутового обрыва. Машина
загорелась. Джону было четырнадцать лет, нет - пятнадцать. Старик сказал,
что ему исполнилось пятнадцать за два дня до катастрофы. Еще три года - и
он бы освободился из-под власти этого неуклюжего глупого медведя. Его день
рождения... И скоро наступит мой.
Через неделю. Джон приготовил ему в подарок текст-процессор.
От этого Ричарду почему-то стало не по себе, и он даже не мог
сказать, почему именно. Он протянул было руку, чтобы выключить машину, но
остановился.
"Какой-то парнишка смастерил атомный ускоритель из двух консервных
банок и автомобильного электрооборудования стоимостью в пять долларов.
Ну-ну. А еще в нью-йоркской канализации полно крокодилов, и ВВС США
прячут где-то в Небраске замороженное тело пришельца. Чушь! Хотя, если
честно, то, может быть, я не хочу быть уверенным в этом на сто процентов".
Он встал, обошел машину и заглянул внутрь через прорези на задней
крышке дисплейного блока. Все, как Нордхоф и говорил: провода "Raio Shack.
Made in Taiwan", провода "Western Electric", "westtrecs" и "Electric Set"
[детский конструктор] с маленькой буквой 'R', обведенной кружочком. Потом
он заметил еще кое-что, что Нордхоф или не разглядел, или не захотел
упоминать: трансформатор "Lionel train" [игрушечная железная дорога],
облепленный проводами будто невеста Франкенштейна.
- Боже, - сказал он, рассмеявшись, и почувствовал, что на самом деле
близок к слезам. - Боже, Джонни, что ты такое создал?
Но ответ он знал сам. Он уже давно мечтал о текст-процессоре, говорил
об этом постоянно и, когда саркастические насмешки Лины стали совсем
невыносимы, поделился своей мечтой с Джоном.
- Я мог бы писать быстрее, мигом править и выдавать больше материала,
- сказал он Джону однажды прошлым летом, и мальчишка посмотрел на него
своими серьезными голубыми глазами, умными, но из-за увеличивающих стекол
очков всегда настороженными и внимательными. - Это было бы замечательно...
Просто замечательно.
- А почему ты тогда не возьмешь себе такой процессор, дядя Рич?
- Видишь ли, их, так сказать, не раздают даром, - улыбнулся Ричард. -
Самая простая модель "Radio Shack" стоит около трех тысяч. Есть и еще
дороже. До восемнадцати тысяч долларов.
- Может быть, я сам сделаю тебе текст-процессор, - заявил Джон.
- Может быть, - сказал тогда Ричард, похлопав его по спине, и до
звонка Нордхофа он больше об этом разговоре не вспоминал.
Провода от детского электроконструктора.
Трансформатор "Lionel train".
Боже!
Он вернулся к экрану дисплея, собравшись выключить текст-процессор,
словно попытка написать что-нибудь в случае неудачи могла как-то очернить
серьезность замысла его хрупкого обреченного на смерть племянника.
Вместо этого Ричард нажал на клавиатуре клавишу "EXECUTE", и по спине
у него пробежали маленькие холодные мурашки. "EXECUTE" [казнить, а также
исполнить, выполнить] - если подумать, странное слово. н не отождествлял
его с писанием, слово ассоциировалось скорее с газовыми камерами,
электрическим стулом и, может быть, пыльными старыми фургонами, слетающими
с дороги в пропасть.
"EXECUTE".
Процессорный блок гудел громче, чем любой из тех, что ему доводилось
слышать, когда он приценивался к текст-процессорам в магазинах. Пожалуй,
он даже ревел. "Что там в блоке памяти, Джон? - подумал Ричард. - Диванные
пружины? Трансформаторы от детской железной дороги? Консервные банки
из-под супа?" Снова вспомнились глаза Джона, его спокойное, с тонкими
чертами лицо. Наверно, это неправильно, может быть, даже ненормально - так
ревновать чужого сына к его отцу.
"Но он должен был быть моим. Я всегда знал это, и, думаю, он тоже
знал". Белинда, жена Роджера... Белинда, которая слишком часто носила
темные очки в облачные дни. Большие очки, потому что синяки под глазами
имели отвратительное свойство расплываться. Но бывая у них, он иногда
смотрел на нее, тихий и внимательный, подавленный громким хохотом Роджера,
и думал почти то же самое: "Она должна была быть моей".
Эта мысль пугала, потому что они с братом оба знали Белинду в старших
классах и оба назначали ей свидания. У них с Роджером два года разницы, а
Белинда была как раз между ними: на год старше Ричарда и на год моложе
Роджера. Ричард первый начал встречаться с девушкой, которая впоследствии
стала матерью Джона, но вскоре вмешался Роджер, который был старше и
больше, Роджер, который всегда получал то, что хотел, Роджер, который мог
избить, если попытаешься встать на его пути.
"Я испугался. Испугался и упустил ее. Неужели это было так? Боже,
ведь действительно так. Я хотел, чтобы все было по-другому, но лучше не
лгать самому себе о таких вещах, как трусость. И стыд".
А если бы все оказалось наоборот? Если бы Лина и Сет были семьей его
никчемного брата, а Белинда и Джон - его собственной, что тогда? И как
должен реагировать думающий человек на такое абсурдно сбалансированное
предложение? Рассмеяться? Закричать? Застрелиться?
"Меня не удивит, если он заработает. Совсем не удивит".
"EXECUTE".
Пальцы его забегали по клавишам. Он поднял взгляд - на экране плыли
зеленые буквы:
"МОЙ БРАТ БЫЛ НИКЧЕМНЫМ ПЬЯНИЦЕЙ".
Буквы плыли перед глазами, и неожиданно он вспомнил об игрушке,
которую ему купили в детстве. Она называлась "Волшебный шар". Ты задавал
ему какой-нибудь вопрос, на который можно ответить "да" или "нет", затем
переворачивал его и смотрел, что он посоветует. Расплывчатые, но тем не
менее завораживающие и таинственные ответы состояли из таких фраз, как
"Почти наверняка", "Я бы на это не рассчитывал", "Задай этот вопрос
позже".
Однажды Роджер из ревности или зависти отобрал у Ричарда игрушку и
изо всех сил бросил ее об асфальт. Игрушка разбилась и Роджер засмеялся.
Сидя в своем кабинете, прислушиваясь к странному прерывистому гудению
процессора, собранного Джоном, Ричард вспомнил, что он тогда упал на
тротуар, плача и все еще не веря в то, что брат с ним так поступил.
- Плакса! Плакса! Ах, какая плакса! - дразнил его Роджер. - Это всего
лишь дрянная дешевая игрушка, Риччи. Вот посмотри, там только вода и
маленькие карточки.
- Я скажу про тебя! - закричал Ричард что было сил. Лоб его горел, он
задыхался от слез возмущения. - Я скажу про тебя, Роджер! Я все расскажу
маме!
- Если ты скажешь, я сломаю тебе руку, - пригрозил Роджер. По его
леденящей улыбке Ричард понял, что это не пустая угроза. И ничего не
сказал.
"МОЙ БРАТ БЫЛ НИКЧЕМНЫМ ПЬЯНИЦЕЙ".
Из чего бы ни состоял этот текст-процессор, но он выводил слова на
экран. Оставалось еще посмотреть, будет ли он хранить информацию в памяти,
но все же созданный Джоном гибрид из клавиатуры "Wang" и дисплея "IBM"
работал. Совершенно случайно он вызвал у него довольно неприятные
воспоминания, но в этом Джон уже не виноват.
Ричард оглядел кабинет и остановил взгляд на одной фотографии,
которую он не выбирал для кабинета сам и не любил. Большой студийный
фотопортрет Лины, ее подарок на рождество два года назад. "Я хочу, чтобы
ты повесил его у себя в кабинете", - сказала она, и, разумеется, он так и
сделал. С помощью этого приема она, очевидно, собиралась держать его в
поле зрения даже в свое отсутствие. "Не забывай, Ричард. Я здесь. Может
быть, я и "поставила не на ту лошадь", но я здесь. Советую тебе помнить об
этом".
Портрет с его неестественными тонами никак не уживался с любимыми
репродукциями Уистлера, Хоумера и Уайета. Глаза Лины были полуприкрыты
веками, а тяжелый изгиб ее пухлых губ застыл в неком подобии улыбки. "Я
еще здесь, Ричард, - словно говорила она. - И никогда об этом не забывай".
Ричард напечатал:
"ФОТОГРАФИЯ МОЕЙ ЖЕНЫ ВИСИТ НА ЗАПАДНОЙ СТЕНЕ КАБИНЕТА".
Он взглянул на появившийся на экране текст. Слова нравились ему не
больше, чем сам фотопортрет, и он нажал клавишу "ВЫЧЕРКНУТЬ". Слова
исчезли, и на экране не осталось ничего, кроме ровно пульсирующего
курсора.
Ричард взглянул на стену и увидел, что портрет жены тоже исчез.
Очень долго он сидел, не двигаясь - во всяком случае, ему показалось,
что долго, - и смотрел на то место, где только что висел портрет. Из
оцепенения, вызванного приступом шокового недоумения, его вывел запах
процессорного блока. Запах, который он помнил с детства так же отчетливо,
как то, что Роджер разбил "Волшебный шар", потому что игрушка принадлежала
ему, Ричарду. Запах трансформатора от игрушечной железной дороги. Когда
появляется такой запах, нужно отключить трансформатор, чтобы он остыл.
Он выключит его.
Через минуту.
Ричард поднялся, чувствуя, что ноги его стали словно ватные, и
подошел к стене. Потрогал пальцами обивку. Портрет висел здесь, прямо
здесь. Но теперь его не было, как не было и крюка, на котором он держался.
Не было даже дырки в стене, которую он просверлил под крюк.
Исчезло все.
Мир внезапно потемнел, и он двинулся назад, чувствуя, что сейчас
потеряет сознание, но удержался, и окружающее вновь обрело ясные
очертания.
Ричард оторвал взгляд от того места на стене, где недавно висел
портрет Лины, и посмотрел на собранный его племянником текст-процессор.
"Вы удивитесь, - услышал он голос Нордхофа, - вы удивитесь, вы
удивитесь... Уж если какой-то мальчишка в пятидесятых годах открыл
частицы, которые движутся назад во времени, то вы наверняка удивитесь,
осознав, что мог сделать из кучи бракованных элементов от
текст-процессора, проводов и электродеталей ваш гениальный племянник. Вы
так удивитесь, тут даже с ума можно сойти..."
Запах трансформатора стал гуще, сильнее, и из решетки на задней
стенке дисплея поплыл дымок. Гудение процессора тоже усилилось. Следовало
выключить машину, потому что как бы Джон ни был умен, у него, очевидно,
просто не хватило времени отладить установку до конца.
Знал ли он, что делал?
Чувствуя себя так, словно он продукт его же собственного воображения,
Ричард сел перед экраном и напечатал:
ПОРТРЕТ МОЕЙ ЖЕНЫ ВИСИТ НА СТЕНЕ.
Секунду он смотрел на предложение, затем перевел взгляд обратно на
клавиатуру и нажал клавишу "EXECUTE".
Посмотрел на стену.
Портрет Лины висел там же, где и всегда.
- Боже, - прошептал он. - Боже мой...
Ричард потер рукой щеку, взглянул на экран (на котором опять не
осталось ничего, кроме курсора) и напечатал:
НА ПОЛУ НИЧЕГО НЕТ
Затем нажал клавишу "ВСТАВКА" и добавил:
КРОМЕ ДЮЖИНЫ ДВАДЦАТИДОЛЛАРОВЫХ ЗОЛОТЫХ МОНЕТ В МАЛЕНЬКОМ ПОЛОТНЯНОМ
МЕШОЧКЕ.
И нажал "EXECUTE".
На полу лежал маленький, затянутый веревочкой мешочек из белого
полотна. Надпись, выведенная выцветшими чернилами на мешочке, гласила:
"Walls fargo" <один из крупных американских банков>.
- Боже мой, - произнес Ричард не своим голосом. - Боже мой, боже
мой...
Наверное, он часами взывал бы к спасителю, не начни текст-процессор
издавать периодическое "бип" и не вспыхни в верхней части экрана
пульсирующая надпись: "ПЕРЕГРУЗКА".
Ричард быстро все выключил и выскочил из кабинета, словно за ним
гнались черти.
Но на бегу он подхватил с пола маленький завязанный мешочек и сунул
его в карман брюк.
Набирая в тот вечер номер Нордхофа, Ричард слышал, как в ветвях
деревьев за окнами играет на волынке свою протяжную заунывную музыку
холодный ноябрьский ветер. Внизу репетирующая группа Сета старательно
убивала мелодию Боба Сигера. Лина отправилась в "Деву Марию" играть в
бинго.
- Машина работает? - спросил Нордхоф.
- Работает, - ответил Ричард. Он сунул руку в карман и достал
тяжелую, тяжелее часов "Родекс", монету. На одной стороне красовался
суровый профиль орла. И дата: 1871. - Работает так, что вы не поверите.
- Ну почему же, - ровно произнес Нордхоф. - Джон был талантливым
парнем и очень вас любил, мистер Хагстром. Однако будьте осторожны.
Ребенок, даже самый умный, остается ребенком. Он не может правильно
оценить свои чувства. Вы понимаете, о чем я говорю?
Ричард ничего не понимал. Его лихорадило и обдавало жаром. Цена на
золото, судя по газете за тот день, составляла 514 долларов за унцию.
Взвесив монеты на своих почтовых весах, он определил, что каждая из ни
вести около четырех с половиной унций и при нынешних ценах они стоят 27756
долларов. Впрочем, если продать их коллекционерам, можно получить раза в
четыре больше.
- Мистер Нордхоф, вы не могли бы ко мне зайти? Сегодня? Сейчас?
- Нет, - ответил Нордхоф. - Я не уверен, что мне этого хочется,
мистер Хагстром. Думаю, это должно остаться между вами и Джоном.
- Но...
- Помните только, что я вам сказал. Ради бога, будьте осторожны. -
Раздался щелчок. Нордхоф положил трубку.
Через полчаса Ричард вновь очутился в кабинете перед
текст-процессором. Он потрогал пальцем клавишу "ВКЛ/ВЫКЛ", но не решился
включить машину. Когда Нордхоф сказал во второй раз, он наконец услышал.
"Ради бога, будьте осторожны". Да уж. С машиной, которая способна на
такое, осторожность не повредит...
Как машина это делает?
Он и представить себе не мог. Может быть, поэтому ему легче было
принять на веру столь невероятную сумасшедшую ситуацию. Он преподавал
английский и немного писал, к технике же не имел никакого отношения, и вся
его жизнь представляла собой историю непонимания того, как работает
фонограф, двигатель внутреннего сгорания, телефон или механизм для слива
воды в туалете. Он всегда понимал, как пользоваться, но не как действует.
Впрочем, есть ли тут какая-нибудь разница, за исключением глубины
понимания?
Ричард включил машину, и на экране, как в первый раз, возникли слова:
"С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ, ДЯДЯ РИЧАРД! ДЖОН". Он нажал "EXECUTE", и
поздравление исчезло.
"Машина долго не протянет", - неожиданно осознал он. Наверняка ко дню
гибели Джон не закончил работу, считая, что время еще есть, поскольку до
дядиного дня рождения целых три недели...
Но время ускользнуло от Джона, и теперь этот невероятный
текст-процессор, способный вставлять в реальный мир новые вещи и стирать
старые, пахнет, как горелый трансформатор, и начинает дымить через минуту
после включения. Джон не успел его отладить. Он...
"...был уверен, что время еще есть?"
Нет. Ричард знал, что это не так. Спокойное внимательное лицо Джона,
серьезные глаза за толстыми стеклами очков... В его взгляде не
чувствовалось уверенности в будущем, веры в надежность времени. Какое
слово пришло ему сегодня в голову? _О_б_р_е_ч_е_н_н_ы_й. Оно действительно
подходило Джону, именно это слово. Ореол обреченности, нависшей над ним,
казался таким ощутимым, что Ричарду иногда неудержимо хотелось обнять его,
прижать к себе, развеселить, сказать, что не все в жизни кончается плохо и
не все хорошие люди умирают молодыми.
Затем он вспомнил, как Роджер изо всей силы швырнул его "Волшебный
шар" об асфальт, вспомнил, снова услышав треск разбившегося пластика и
увидев, как вытекшая из шара "волшебная" жидкость - всего лишь вода -
сбегает ручейком по тротуару. И тут же на эту картину наложилось
изображение собранного по частям фургона Роджера с надписью на боку
"Хагстром. Доставка грузов". Фургон срывался с осыпающейся пыльной скалы и
падал, с негромким отвратительным скрежетом ударяясь капотом о камни. Не
желая того, Ричард увидел, как лицо жены его брата превращается в месиво
из крови и костей. Увидел, как Джон горит в обломках, кричит, начинает
чернеть...
Ни уверенности, ни надежды. От Джона всегда исходило ощущение
ускользающего времени. И в конце концов время действительно от него
ускользнуло.
- Что все это может означать? - пробормотал Ричард, глядя на пустой
экран.
Как бы на этот вопрос ответил "Волшебный шар"? "Спросите позже"?
"Результат не ясен"? Или "Наверняка"?
Процессор снова загудел громче и теперь раньше, чем в первый раз,
когда Ричард включил машину после полудня. Уже чувствовался горячий запах
трансформатора, который Джон запихал в дисплейный блок.
Волшебная машина желаний.
Текст-процессор богов.
Может, Джон именно это и хотел подарить ему на день рождения?
Достойный космического века эквивалент волшебной лампы или колодца
желаний?
Он услышал, как открылась от удара дверь, ведущая из дома во двор, и
тут же до него донеслись голоса Сета и остальных членов группы. Слишком
громкие, хриплые голоса.
- А где твой старик, Сет? - спросил один из них.
- Наверно, как всегда, корпит в своей конуре, - ответил Сет. - Я
думаю, что... - Свежий порыв ветра унес конец фразы, но не справился со
взрывом общего издевательского хохота.
Прислушиваясь к их голосам, Ричард сидел, чуть склонив голову набок,
потом неожиданно принялся печатать:
МОЙ СЫН СЕТ РОБЕРТ ХАГСТРОМ.
Палец его замер над клавишей "ВЫЧЕРКНУТЬ".
"Что ты делаешь?! - кричал его мозг. - Это всерьез? Ты хочешь убить
своего собственного сына?"
- Но что-то же он там делает? - спросил кто-то из приятелей Сета.
- Недоумок хренов! - ответил Сет. - Можешь спросить у моей матери,
она тебе скажет. Он...
"Я не хочу убивать его. Я хочу его ВЫЧЕРКНУТЬ".
- ...никогда не сделал ничего толкового, кроме...
Слова МОЙ СЫН СЕТ РОБЕРТ ХАГСТРОМ исчезли с экрана.
И вместе с ними исчез доносившийся с улицы голос Сета.
Ни звука не доносилось теперь оттуда, кроме шума холодного
ноябрьского ветра, продолжавшего мрачно рекламировать приближение зимы.
Ричард выключил текст-процессор и вышел на улицу. У въезда на участок
было пусто. Лидер-гитарист группы Норм (фамилию Ричард не помнил)
разъезжал в старом зловещего вида фургоне, в котором во время своих редких
выступлений группа перевозила аппаратуру. Теперь фургон исчез. Сейчас он
мог быть в каком угодно месте, мог ползти где-нибудь по шоссе или стоять
на стоянке у какой-нибудь грязной забегаловки, где продают гамбургеры, и
Норм мог быть где угодно, и басист Дэви с пугающими пустыми глазами и
болтающейся в мочке уха булавкой, и ударник с выбитыми передними зубами...
Они могли быть где угодно, но только не здесь, потому что здесь нет Сета и
никогда не было.
Сет ВЫЧЕРКНУТ.
- У меня нет сына, - пробормотал Ричард. Сколько раз он видел эту
мелодраматическую фразу в плохих романах? Сто? Двести? Она никогда не
казалась ему правдивой. Но сейчас он сказал чистую правду.
Ветер дунул с новой силой, и Ричарда неожиданно скрутил, согнул
вдвое, лишил дыхания резкий приступ колик.
Когда его отпустило, он двинулся к дому.
Прежде всего он заметил6 что в холле не валяются затасканные
кроссовки - их было у Сета четыре пары, и он ни в какую не соглашался
выбросить хотя бы одну. Ричард прошел к лестнице и провел рукой по
перилам. В возрасте десяти лет Сет вырезал на перилах свои инициалы. В
десять лет уже положено понимать, что можно делать и чего нельзя, но Лина,
несмотря на это, не разрешила Ричард его наказывать. Эти перила Ричард
делал сам почти целое лето. Он спиливал, шкурил, полировал изуродованное
место заново, но призраки букв все равно оставались.
Теперь же они исчезли.
Наверх. Комната Сета. Все чисто, аккуратно и необжито, сухо и
обезличено. Вполне можно повесить на дверной ручке табличку "Комната для
гостей".
Вниз. Здесь Ричард задержался дольше. Змеиное сплетение проводов
исчезло, усилители и микрофоны исчезли, ворох деталей от магнитофона,
который Сет постоянно собирался "наладить" (ни усидчивостью, ни умением,
присущими Джону, он не обладал), тоже исчез. Вместо этого в комнате
заметно ощущалось глубокое (и не особенно приятное) влияние личности Лины:
тяжелая вычурная мебель, плюшевые гобелены на стенах (на одном была сцена
"Тайной вечери", где Христос больше походил на Уэйна Ньютона; на другом -
олень на фоне аляскинского пейзажа) и вызывающе яркий, как артериальная
кровь, ковер на полу. Следов того, что когда-то в этой комнате обитал
подросток по имени Сет Хагстром, не осталось никаких. Ни в этой комнате,
ни в какой другой.
Ричард все еще стоял у лестницы и оглядывался вокруг, когда до него
донесся шум подъезжающей машины.
"Лина, - подумал он, испытав лихорадочный приступ чувства вины. -
Лина вернулась с игры... Что она скажет, когда увидит, что Сет исчез?
Что?.."
"Убийца! - представился ему ее крик. - Ты убил моего мальчика!"
Но ведь он не убивал...
- Я его ВЫЧЕРКНУЛ, - пробормотал он и направился на кухню встречать
жену.
Лина стала толще.
Играть в бинго уезжала женщина, весившая около ста восьмидесяти
фунтов. Вернулась же бабища весом по крайней мере в триста, а может, и
больше. Чтобы пройти в дверь, ей пришлось даже чуть повернуться. Под
синтетическими брюками цвета перезревших оливок колыхались складками
слоновьи бедра. Кожа ее, лишь болезненно желтая три часа назад, приобрела
теперь совершенно нездоровый бледный оттенок. Даже не будучи врачом,
Ричард понимал, что это свидетельствует о серьезном расстройстве печени и
грядущих сердечных приступах. Глаза, полуприкрытые тяжелыми веками,
глядели на него ровно и презрительно.
В одной пухлой и дряблой руке она держала полиэтиленовый пакет с
огромной индейкой, которая скользила и переворачивалась там, словно
обезображенное тело самоубийцы.
- На что ты так уставился, Ричард? - спросила она.
"На тебя, Лина. Я уставился на тебя. Потому что ты стала вот такой в
этом мире, где мы не завели детей. Такой ты стала в мире, где тебе нЕкого
любить, какой бы отравленной ни была твоя любовь. Вот как Лина выглядит в
мире, где в нее вошло все и не вышло ничего. На тебя, Лина, я уставился,
на тебя".
- Эта птица, Лина... - выдавил он наконец. - В жизни я не видел такой
огромной индейки.
- Ну и что ты стоишь, смотришь на нее, как идиот? Лучше бы помог!
Он взял у Лины индейку и положил ее на кухонный стол, ощущая
исходящие от нее волны безрадостного холода. Замороженная птица
перекатилась на бок с таким звуком, словно в пакете лежал кусок дерева.
- Не сюда! - прикрикнула Лина раздраженно и указала на дверь
кладовой. - Сюда она не влезет. Засунь ее в морозильник!
- Извини, - пробормотал Ричард. Раньше у них не было отдельного
морозильника. В том мире, в котором они жили с Сетом.
Он взял пакет и отнес в кладовую, где в холодном белом свете
флюоресцентной лампы стоял похожий на белый гроб стоял морозильник
"Амина". Положив индейку внутрь рядом с замороженными тушками других птиц
и зверей, он вернулся на кухню. Лина достала из буфета банку шоколадных
конфет с начинкой и принялась методично уничтожать их одну за другой.
- Сегодня была игра в честь Дня Благодарения, - сказала она. - Мы
устроили ее на семь дней раньше, потому что на следующей неделе отцу
Филлипсу нужно ложиться в больницу вырезать желчный пузырь. Я выиграла
главный приз.
Она улыбнулась, показав зубы, перепачканные шоколадом и ореховым
маслом.
- Лина, ты когда-нибудь жалеешь, что у нас нет детей? - спросил
Ричард.
Она посмотрела на него так, словно он сошел с ума.
- На кой черт мне такая обуза? - ответила она вопросом на вопрос и
поставила оставшиеся полбанки конфет обратно в буфет. - Я ложусь спать. Ты
идешь или опять будешь сидеть над пишущей машинкой?
- Пожалуй, еще посижу, - сказал он на удивление спокойным голосом. -
Я недолго.
- Этот хлам работает?
- Что?.. - Он тут же понял, о чем она, и ощутил новую вспышку вины.
Она знала о текст-процессоре, конечно же, знала. То, что он ВЫЧЕРКНУЛ
Сета, никак не повлияло на Роджера и судьбу его семьи. - Э-э... Нет. Не
работает.
Она удовлетворенно кивнула.
- Этот твой племянник... Вечно голова в облаках. Весь в тебя, Ричард.
Если бы ты не был таким тихоней, я бы, может быть, подумала, что это твоя
работа пятнадцатилетней давности. - Она рассмеялась неожиданно громко -
типичный смех стареющей циничной опошлившейся бабы, - и он едва сдержался,
чтобы не ударить ее. Затем на его губах возникла улыбка, тонкая и такая же
белая и холодная, как морозильник, появившийся в этом мире вместо Сета.
- Я недолго, - повторил он. - Нужно кое-что записать.
- Почему бы тебе не написать рассказ, за который дадут Нобелевскую
премию или еще что-нибудь в этом роде? - безразлично спросила она. Доски
пола скрипели и прогибались под ней, когда она, колыхаясь, шла к лестнице.
- Мы все еще должны за мои очки для чтения. И кроме того, просрочен платеж
за "Бетамакс" <марка видеомагнитофона>. Когда ты, наконец, сделаешь хоть
немного денег, черт побери?
- Я не знаю, Лина, - сказал Ричард. - Но сегодня у меня есть хорошая
идея. Действительно хорошая.
Лина обернулась и посмотрела на него, собираясь сказать что-то
саркастическое, что-нибудь вроде того, что хотя ни от одной его хорошей
идеи еще никогда не было толка, она, мол, до сих пор его не бросила. Не
сказала. Может быть, что-то в улыбке Ричарда остановило ее, и она молча
пошла наверх. Ричард остался стоять, прислушиваясь к ее тяжелым шагам. По
лбу катился пот. Он чувствовал одновременно и слабость, и какое-то
возбуждение.
Потом Ричард повернулся и, выйдя из дома, двинулся к своему кабинету.
На этот раз процессор, как только он включил его, не стал гудеть или
реветь, а хрипло прерывисто завыл. И почти сразу из корпуса дисплейного
блока запахло горящей обмоткой трансформатора, а когда он нажал клавишу
"EXECUTE", убирая с экрана поздравление, блок задымился.
"Времени осталось мало, - пронеслось у него в голове. - Нет...
Времени просто не осталось. Джон знал это, и теперь я тоже знаю".
Нужно было что-то выбирать: либо вернуть Сета, нажав клавишу
"ВСТАВИТЬ" (он не сомневался, что это можно сделать с такой же легкостью,
как он сделал золотые монеты), либо завершить начатое.
Запах становился все сильнее, все тревожнее. Еще немного, и загорится
мигающее слово "ПЕРЕГРУЗКА".
Он напечатал:
МОЯ ЖЕНА АДЕЛИНА МЕЙБЛ УОРРЕН ХАГСТРОМ.
Нажал клавишу "ВЫЧЕРКНУТЬ".
Напечатал:
У МЕНЯ НИКОГО НЕТ
И в верхнем правом углу экрана замигали слова:
ПЕРЕГРУЗКА ПЕРЕГРУЗКА ПЕРЕГРУЗКА
"Я прошу тебя. Пожалуйста, дай мне закончить. Пожалуйста,
пожалуйста..."
Дым, вьющийся из решетки видеоблока, стал совсем густым и серым.
Ричард взглянул на ревущий процессор и увидел, что оттуда тоже валит дым,
а за дымовой пеленой, где-то внутри, разгорается зловещее красное пятнышко
огня.
"Волшебный шар", скажи, я буду здоров, богат и умен? Или я буду жить
один и, может быть, покончу с собой от тоски? Есть ли у меня еще время?"
"Сейчас не знаю, задай этот вопрос позже".
Но "позже" уже не будет.
Ричард нажал "ВСТАВИТЬ", и весь экран, за исключением лихорадочно,
отрывисто мелькающего теперь слова "ПЕРЕГРУЗКА", погас.
Он продолжал печатать:
КРОМЕ МОЕЙ ЖЕНЫ БЕЛИНДЫ И МОЕГО СЫНА ДЖОНАТАНА.
"Пожалуйста. Я прошу".
Он нажал "EXECUTE", и экран снова погас.
Казалось, целую вечность на экране светилось только слово
"ПЕРЕГРУЗКА", мигавшее теперь так часто, что почти не пропадало, словно
компьютер зациклился на одной этой команде. Внутри процессора что-то
щелкало и шкворчало. Ричард застонал, но в этот момент из темноты экрана
таинственно выплыли зеленые буквы:
У МЕНЯ НИКОГО НЕТ КРОМЕ МОЕЙ ЖЕНЫ БЕЛИНДЫ И МОЕГО СЫНА ДЖОНАТАНА.
Ричард нажал "EXECUTE" дважды.
"Теперь, - подумал он, - я напечатаю: "ВСЕ НЕПОЛАДКИ В ЭТОМ
ТЕКСТ-ПРОЦЕССОРЕ БЫЛИ УСТРАНЕНЫ ЕЩЕ ДО ТОГО, КАК МИСТЕР НОРДХОФ ПРИВЕЗ ЕГО
СЮДА". Или: "У МЕНЯ ЕСТЬ ИДЕИ ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ НА ДВА ДЕСЯТКА
БЕСТСЕЛЛЕРОВ". Или: "МОЯ СЕМЬЯ ВСЕГДА БУДЕТ ЖИТЬ СЧАСТЛИВО". Или..."
Он ничего не напечатал. Пальцы его беспомощно повисли над
клавиатурой, когда он почувствовал, в буквальном смысле почувствовал, как
все его мыли застыли неподвижно, словно словно автомашины, затертые в
самом худшем за всю историю существования двигателей внутреннего сгорания
манхэттенском автомобильном заторе.
Неожиданно экран заполнился словами: ПЕРЕГРУЗКА - ПЕРЕГРУЗКА -
ПЕРЕГРУЗКА - ПЕРЕГРУЗКА - ПЕРЕГРУЗКА - ПЕРЕГРУЗКА - ПЕРЕГРУЗКА -
ПЕРЕГРУЗКА - ПЕРЕГРУЗКА - ПЕРЕГРУЗКА - ПЕРЕГРУЗКА - ПЕРЕГРУЗКА -
ПЕРЕГРУЗКА - ПЕРЕГРУЗКА - ПЕРЕГРУЗ...
Что-то громко щелкнуло, и процессор взорвался. Из блока метнулось и
тут же опало пламя. Ричард откинулся на стуле, закрыв лицо руками на
случай, если если взорвался дисплей, но экран просто погас.
Ричард продолжал сидеть, глядя в темную пустоту экрана.
"Сейчас не уверен, задай этот вопрос позже".
- Папа?
Он повернулся на стуле. Сердце его стучало так сильно, что, казалось,
вот-вот вырвется из груди.
На пороге кабинета стоял Джон. Джон Хагстром. Лицо его осталось почти
таким же, хотя какое-то чуть заметное отличие все же было. Может быть,
подумал Ричард, разница в отцовстве. А может, в глазах Джона просто нет
этого настороженного выражения, усиливаемого очками с толстыми стеклами.
(Ричард заметил, что вместо уродливых очков в штампованной пластиковой
оправе, которые Роджер всегда покупал ему, потому что они стоили на 15
долларов дешевле, Джон носил теперь другие - с изящными тонкими дужками.)
А может быть, дело еще проще: он перестал выглядеть обреченно.
- Джон? - хрипло спросил он, успев подумать: неужели ему нужно было
что-то еще? Было? Глупо, но он хотел тогда чего-то еще. Видимо, людям
всегда что-то нужно. - Джон? Это ты?
- А кто же еще? - Сын мотнул головой в сторону текст-процессора. -
Тебя не поранило, когда эта штука отправилась в свой компьютерный рай,
нет?
- Нет. Все в порядке.
Джон кивнул.
- Жаль, что он так и не заработал. Не знаю, что на меня нашло, когда
я монтировал его из этого хлама. - Он покачал головой. - Честное слово, не
знаю. Словно меня что-то заставило. Ерунда какая-то.
- Может быть, - сказал Ричард, встав и обняв сына за плечи, - в
следующий раз у тебя получится лучше.
- Может. А может, я попробую что-нибудь другое.
- Тоже неплохо.
- Мама сказала, что приготовила тебе какао, если хочешь.
- Хочу, - сказал Ричард, и они вдвоем направились к дому, в который
никто никогда не приносил замороженную индейку, выигранную в бинго. -
Чашечка какао будет сейчас в самый раз.
- Завтра я разберу его, вытащу оттуда все, что может пригодиться, а
остальное отвезу на свалку, - сказал Джон.
Ричард кивнул.
- Мы вычеркнем его из нашей жизни, - сказал он. И, дружно
рассмеявшись, они вошли в дом, где уже пахло горячим какао.
Поделиться32007-07-26 17:18:57
ГРУЗОВИКИ
ПАРНЯ звали Снодграсс, и как мне казалось, он готов был в любую мину-
ту выкинуть какой-нибудь фортель. Глаза его расширились, обнажив белки,
как у собаки перед дракой. Двое ребят, которых выбросило на автомобиль-
ную стоянку в стареньком "фьюри", пытались заговорить с ним, но он зад-
рал голову, словно слышал иные голоса. У него был плотненький животик,
обтянутый добротным костюмом, начинавшим слегка лосниться на заду. По
профессии коммивояжер, он, точно заснувшего щенка, прижимал к себе сумку
с образцами.
- Попробуй-ка еще раз радио, - сказал водитель грузовика за стойкой.
Буфетчик пожал плечами и включил приемник. Прошелся по диапазону, но
там не было ничего, кроме атмосферных помех.
- Крутишь слишком быстро, - запротестовал водитель грузовика. - Мог
ведь что-то и пропустить.
- Чертовщина, - произнес буфетчик. Это был пожилой чернокожий с улыб-
кой, обнажавшей золотые зубы. Сквозь окно ресторана он смотрел на автос-
тоянку.
Там находились семь или восемь грузовиков-тяжеловозов, моторы на хо-
лостом ходу низко урчали, издавая звук, похожий на мурлыканье огромных
котов. Пара "маков", "хемингуэй" и четыре или пять "рео". Грузови-
ки-трейлеры, перевозящие грузы на дальние расстояния, с массой номерных
знаков и с хлыстами-антеннами позади.
"Фьюри" двух ребят лежал крышей вниз в конце длинной извилистой поло-
сы, прочерченной по щебенке автомобильной стоянки. Он был смят до бесс-
мысленной груды металла. При въезде на площадку, где грузовики развора-
чивались, лежал раздавленный "кадиллак". Его владелец пялил глаза из-за
разбитого ветрового стекла, словно выпотрошенная рыба. С уха свисали оч-
ки в роговой оправе.
На полпути к "кадди" распласталось тело девушки в розовом платье. Она
выскочила из машины, когда поняла, что им несдобровать, бросилась бе-
жать. Но ей это не удалось. Вид ее был ужасен, хотя она и лежала лицом
вниз. Вокруг тучами роились мухи.
На противоположной стороне дороги старый "форд-универсал" врезался в
перила ограждения. Это произошло час назад. С тех пор там никто не появ-
лялся. Из окна автостраду не было видно, телефон молчал.
- Крутишь слишком быстро, - протестовал водитель грузовика. - Нуж-
но...
Именно тогда Снодграсс сорвался. Вскакивая, он опрокинул стол, разбив
вдребезги кофейные чашки и рассыпав сахарный песок. Глаза у него были
совсем сумасшедшие, челюсть отвисла, он бормотал:
- Нам нужно выбраться отсюда, нам нужно выбраться отсюда, нам нужно
выбраться отсюда...
Паренек закричал, его подружка пронзительно завопила. Я сидел на бли-
жайшем к двери высоком стуле и ухватил Снодграсса за рубашку, но тот
вырвался. Совсем спятил. Он вломился бы даже в дверь банковского сейфа.
Он побежал по гравию к дренажной канаве слева. Два грузовика ринулись
за ним, выхлопные трубы выплевывали в небо темно-коричневый дым, громад-
ные задние колеса струями выбрасывали вверх гравий.
Он был не более чем в пяти или шести шагах от края стоянки, когда
обернулся; на лице его отразился страх. Ноги запутались, он пошатнулся и
чуть не упал. Выпрямился, но было уже поздно.
Один из грузовиков уступил дорогу, другой рванулся вперед, свирепо
поблескивая на солнце решеткой радиатора. Снодграсс закричал, но пронзи-
тельный, истошный вопль утонул в оглушающем реве дизеля "рео".
Он не подмял Снодграсса под себя, а подбросил, как футболист подбра-
сывает мяч. На мгновение силуэт его, словно снятое с шеста пугало, поя-
вился на фоне раскаленного полуденного неба, а затем исчез в дренажной
канаве. Тормоза огромного грузовика зашипели, будто вздохнул дракон, пе-
редние колеса заклинило, они прочертили борозды в гравийном покрытии
стоянки, и грузовик, чуть не вспоров его носом, остановился.
В одной из кабинок ресторана закричала девчушка. Пальцами рук она
вцепилась в щеки, натягивая кожу, отчего ее лицо превратилось в маску
ведьмы.
Послышался звук разбитого стекла. Я повернул голову, оказалось, води-
тель грузовика так сдавил стакан, что тот хрустнул. Думаю, он ничего не
почувствовал. На стойку упали несколько капель молока и крови.
Чернокожий буфетчик застыл у приемника с полотенцем в руке, он был
ошеломлен. Зубы его блестели. На мгновение все затихло, если не считать
жужжания часов на стене да громыхания мотора "рео", вернувшегося к своим
дружкам. Затем девчушка заплакала, и это было хорошо или на худой конец
лучше.
Моя машина находилась на стоянке, тоже превращенная в металлолом. Это
был "камаро" 1971 года, и я все еще продолжал выплачивать за него, но
теперь, решил я, это уже не имело никакого значения.
В грузовиках никого не было.
Солнце сверкало и отражалось от стекол пустых кабин. Колеса вращались
сами по себе. Но об этом задумываться нельзя, будешь думать чересчур
много, сойдешь с ума. Как Снодграсс.
Прошло два часа. Солнце стало клониться к закату. Грузовики медленно
патрулировали стоянку, выписывая круги и восьмерки. Зажглись их стояноч-
ные огни.
Чтобы размяться, я дважды прошелся вдоль буфетной стойки, а затем сел
в кабинку перед длинным витринным стеклом. Это была обычная стоянка поб-
лизости от большой автострады, позади находилась заправочная станция с
бензином и дизельным топливом. Водители грузовиков заезжали сюда выпить
кофе с куском пирога.
- Мистер? - Голос звучал неуверенно.
Я оглянулся. Это были те двое из "фьюри". Пареньку, казалось, лет де-
вятнадцать. Девчонка выглядела моложе.
- Да?
- Что с вами случилось?
Я пожал плечами.
- Ехал по шоссе в Пелсон, - сказал я. - За мной пристроился грузовик
- я издали его увидел, - мчался как угорелый. Он обогнал "жучка"-"фоль-
ксвагена" и прицепом сбросил его с дороги, как пальцем сбрасывают бумаж-
ный комочек со стола. Я подумал, что грузовик тоже свалится. Ни один во-
дитель его бы не удержал, когда прицеп болтается из стороны в сторону.
Но не свалился. "Фольксваген" раз шесть-семь перевернулся и взорвался. А
грузовик то же самое сделал со следующей машиной, ехавшей в том же нап-
равлении. Он уже приближался ко мне, но я быстренько свернул на съездную
дорогу. - Я засмеялся, однако мне совсем не было весело. - Попал прямо
на стоянку для грузовиков. Из огня да в полымя.
Девчушка сглотнула:
- Мы видели, как автобус "грейхаунд" мчался по дороге, ведущей на юг.
Он... пахал... прямо по машинам. Потом взорвался и сгорел, но перед этим
устроил... бойню.
Автобус "грейхаунд". Это что-то новое. И неприятное.
Внезапно зажглись все фары, залив стоянку жутким, слепящим светом.
Грузовики с ревом ездили туда-сюда. Фары как будто стали их глазами, и
в нарастающем мраке темные коробки трейлеров казались горбатыми
доисторическими животными.
Буфетчик сказал:
- А не опасно включить свет?
- Включите, - ответил я, - и узнаете.
Он нажал на выключатели, и под потолком засветились шары, усыпанные
мошкарой. С трудом ожила неоновая вывеска по фасаду: "Стоянка грузовиков
и ресторан Конанта - вкусные обеды". Ничего не произошло. Грузовики про-
должали объезд.
- Не понимаю, - сказал водитель грузовика. Он слез с высокого стула у
стойки и прохаживался рядом, его рука была обмотана красной тряпкой, ка-
кой пользуются механики. - У меня с моим мотором никаких проблем не бы-
ло. Хорошая старушка. Я сюда в час с небольшим доехал, чтобы поесть спа-
гетти, и вот это случилось. - Он взмахнул рукой, и тряпка развязалась. -
Мой мотор вон там, со слабым левым габаритным огнем. Шесть лет на нем
езжу. Но стоит мне выйти за дверь...
- Все только начинается, - сказал буфетчик. Глаза его были полуприк-
рыты и темны. - Должно быть, дела плохи, если приемник не работает. Все
только начинается. Лицо девчушки стало белым как молоко.
- Не беспокойтесь, - сказал я буфетчику. - По крайней мере, пока.
- С чего бы? - волновался водитель грузовика. - Электрические штормы
в атмосфере? Ядерное испытание? С чего?
- Может, они сошли с ума, - сказал я.
Около семи я подошел к буфетчику.
- Как наши дела? Я имею в виду, если нам придется подзадержаться
здесь?
Бровь его изогнулась:
- Неплохо. Вчера только подзавезли продукты. У нас две-три сотни
булочек с котлетами, консервированные фрукты и овощи, кукурузные
хлопья, яйца... молоко только то, что в охладителе, но воды - полный
колодец. Если нужно, мы впятером продержимся тут месяц, а то и больше.
Подошел водитель грузовика и подмигнул нам.
- У меня все сигареты кончились. А вот автомат с сигаретами...
- Это не мой, - ответил буфетчик.
Водитель грузовика, державший стальной стержень, который он нашел в
подсобке, приступил к обработке автомата.
Паренек спустился туда, где поблескивал и вспыхивал огнями музыкаль-
ный автомат, и опустил четвертак. Джон Фогарти начал петь, что родился в
дельте реки.
Я сел и выглянул из окна. То, что увидел, мне сразу не понравилось. К
патрулю присоединился легкий пикап марки "шевроле" - словно шотландский
пони среди першеронов. Я наблюдал за ним до тех пор, пока он бездушно не
переехал тело девушки из "кадди", после чего отвел глаза.
- Это мы их сделали! - неожиданно с отчаянием закричала девчушка. -
Они не имеют права!
Приятель велел ей замолчать. Водитель грузовика вскрыл сигаретный ав-
томат и набрал шесть или семь пачек "Вайсрой". Он разложил их по карма-
нам, а одну вскрыл. По решительному выражению его лица можно было поду-
мать, что он собирается не курить сигареты, а глотать.
В автомате-проигрывателе сменилась пластинка. Было восемь.
В восемь тридцать отключилось электричество.
Когда погас свет, девчушка вскрикнула. Крик внезапно умолк, как
будто приятель рукой закрыл ей рот. Музыкальный автомат замер с низким
затухающим звуком.
- Боже ты мой! - воскликнул водитель грузовика.
- Буфетчик! - позвал я. - У вас есть свечи?
- Кажется, есть. Подождите... да. Вот здесь несколько штук.
Я поднялся и взял. Мы зажгли их и стали устанавливать в разных
местах.
- Осторожно, - сказал я. - Если спалим это заведение, нам не поздоро-
вится.
Он угрюмо хмыкнул:
- Вам знать.
Когда мы поставили свечи, то увидели, что паренек с подружкой сидят в
обнимку, а водитель грузовика стоит у задней двери и смотрит, как еще
шесть тяжелых грузовиков выписывают вензеля между бетонными островками с
заправочными колонками.
- Это меняет дело, правда? - спросил я.
- Да, ничего хорошего, коль электричество совсем вырубилось.
- Очень плохо?
- Котлеты протухнут через три дня. Остальное мясо и яйца испортятся
так же быстро. Консервы выдержат, да и сухие продукты тоже. Но не это
худшее. Без насоса у нас не будет воды.
- Долго протянем?
- Без воды? Неделю.
- Наполните каждую пустую банку, какую найдете. Залейте до краев. Где
туалеты? В бачках чистая вода.
- Уборные для служащих позади здания. Но чтобы попасть в мужскую и
женскую, нужно выйти на улицу.
- Через стоянку - к служебному зданию? - Я не был готов к этому. Во
всяком случае, пока.
- Нет. Из боковой двери и наверх.
- Дайте мне две бадейки.
Он нашел два оцинкованных ведра. Подошел паренек.
- Что вы делаете?
- Нужно воды набрать. Как можно больше.
- Тогда давайте мне ведро.
Я протянул ему одно.
- Джерри! - заплакала девчушка. - Ты...
Он взглянул на нее, и та замолчала, но вытащила платочек и начала
вытирать уголки глаз. Водитель грузовика курил новую сигарету и
скалился, глядя на дверь. Он ничего не сказал.
Мы оказались у боковой двери, в которую я вошел сегодня в полдень, и
остановились на секунду, наблюдая за тем, как сгущались и растворялись
тени по мере приближения и удаления грузовиков.
- Пора? - спросил паренек. Его рука прикоснулась к моей, мускулы на-
тянулись словно провода. Если бы кто-нибудь пнул его, он улетел бы в не-
беса.
- Спокойней, - сказал я.
Он слегка улыбнулся. Улыбка вышла вялая, но все же это лучше, чем ни-
чего.
- Хорошо.
Мы выскользнули.
Вечерний врздух похолодал. В траве стрекотали сверчки, в дренажной
канаве бултыхались и квакали лягушки. На улице гул грузовиков был более
громким, более угрожающим - какойто звериный рев. Изнутри это смотрелось
как кино. Здесь все было на самом деле, могли и убить.
Мы крались вдоль стены, облицованной плиткой. Небольшой козырек у
крыши отбрасывал на нас тусклую тень. Напротив мой "камаро" прижался к
ограде, и слабый свет дорожного указателя поблескивал на изломанном ме-
талле и лужицах бензина и масла.
- Ты давай в женский, - прошептал я. - Залей ведро из бачка и жди.
Ровный гул дизелей. Он обманчив: вот они будто приближаются, а на са-
мом деле всего лишь эхо, отскакивающее от углов здания. Расстояние футов
двадцать, но кажется гораздо большим.
Он открыл дверь в женский туалет и вошел. Я проскочил в следующую и
оказался в мужском. Почувствовал, как обмякли мускулы, и со свистом вы-
дохнул. Мельком увидел себя в зеркале: напряженное бледное лицо с темны-
ми глазами.
Я снял фаянсовую крышку с бачка и наполнил ведро. Отлил немного, что-
бы не расплескивалось, и направился к двери.
- Эй?
- Что? - прошептал он.
- Готов?
- Да.
Мы снова вышли на улицу. Сделали, может, шагов шесть, как нам в глаза
ударил свет фар. Он подкрался, огромные колеса едва вращались по гравию,
а теперь рванулся к нам, электрические фары светились свирепыми глазами,
хромированная решетка радиатора, казалось, готова была проглотить нас.
Паренек замер, на лице застыл ужас, глаза осоловели, зрачки уменьши-
лись до размеров булавочных головок. Я толкнул его, и он пролил половину
воды.
- Беги!
Грохот дизельного мотора перешел в визг. Я протянул руку через плечо
паренька, чтобы распахнуть дверь, но прежде, чем успел это сделать, она
открылась изнутри. Паренек влетел, я ринулся за ним. Оглянувшись, уви-
дел, как грузовик - большой "петербилт" с навесной кабиной - поцеловался
с покрытой плиткой наружной стеной, отрывая от нее раздробленные куски.
Раздался душераздирающий скрежет, словно гигантские когти скреблись по
грифельной доске. Затем правое крыло и решетка радиатора вломились во
все еще открытую дверь, рассыпав хрустальным веером стекло и смяв сталь-
ные дверные петли, точно туалетную бумагу. Дверь вылетела в ночь, как на
какой-нибудь картине Дали. Грузовик заспешил к стоянке перед зданием,
выстреливая из выхлопной трубы словно из пулемета. Звук был разочарован-
ный, злой.
Весь содрогаясь, паренек опустил ведро на пол и повалился в объятия
девчушки.
Сердце у меня бешено колотилось, а ноги как будто налились водой.
Кстати о воде, вдвоем мы принесли примерно ведро с четвертью. Вряд ли
это стоило такого риска.
- Хочу забаррикадировать дверной проход, - сказал я буфетчику. - Чем
мы можем это сделать?
- Ну...
Вмешался водитель грузовика:
- Зачем? Ни один из этих грузовиков не сможет просунуть сюда даже ко-
лесо.
- Меня беспокоят не они.
Водитель начал шарить по карманам в поисках сигарет.
- У нас в подсобке лежат какие-то щиты, - сказал буфетчик. - Хозяин
собирался построить сарайчик для хранения бутана.
- Загородим ими проем и подопрем парой кабинок.
- Я помогу, - сказал водитель грузовика.
Работа заняла около часа, и в конце концов мы все оказались
втянутыми в нее, даже девчушка. Загородка получилась более или менее
прочной. Разумеется, это не означало, что она окажется достаточно
крепкой, если какой-нибудь грузовик врежется в нее на полной скорости.
Думаю, все это понимали.
Вдоль большого витринного окна находились три кабинки, и я сел в одну
из них. Часы за стойкой остановились на 8.32, но похоже, что было уже
десять. Снаружи рыскали и рычали грузовики. Некоторые, спеша по неиз-
вестным делам, уехали, другие прибыли. Среди них было три грузовичка-пи-
капа, круживших около своих больших собратьев.
Меня потянуло в дрему, и вместо подсчета овец я считал грузовики.
Сколько их в штате, сколько в Америке? Грузовики с прицепами, пикапы,
платформы, дневные перевозчики, тричетверть-тонки, десятки тысяч армейс-
ких конвойных грузовиков, да еще автобусы. Кошмарное видение городского
автобуса - два колеса в водостоке, а два на дороге, - который с ревом
сбивает кричащих пешеходов, словно кегли.
Должно быть, наступило ранее утро, когда Снодграсс начал пронзительно
кричать. На небе поднялся тонкий серп месяца и холодно светил сквозь вы-
соко бегущие облака. На фоне низкого рева работавших вхолостую больших
моторов послышался новый лязгающий звук. Я взглянул и увидел, как сено-
укладчик ходит по кругу под погасшей рекламной вывеской. Лунный свет
сверкал на острых, вращающихся спицах его упаковочного агрегата.
Снова раздался крик, очевидно, из дренажной канавы:
- Помогите... мнееее...
- Что это? - На сей раз голос девчушки. В темноте ее глаза были широ-
ко открыты, и выглядела она насмерть перепуганной.
- Ничего, - сказал я.
- Помогите... мнееее...
- Он живой, - прошептала она. - О, боже. Ж и в о й.
Мне не нужно было его видеть. Я и так все прекрасно представлял.
Снодграсс, наполовину погруженный в дренажную канаву, спина и ноги
переломаны, тщательно отглаженный костюм в грязи, бледное лицо с
раскрытым ртом повернуто к безразличной луне...
- Ничего не слышу, - сказал я. - А ты?
Она взглянула на меня:
- Как вы можете? Как?
- А вот если ты его разбудишь, - сказал я, указывая большим пальцем
на паренька. - Он может что-нибудь услышать. Может выйти туда. Тебе это
понравится?
Лицо ее задергалось, словно его прошивали невидимыми нитями.
- Ничего, - прошептала она. - Ничего не слышно.
Она вернулась к своему дружку и положила голову ему на грудь.
Продолжая спать, тот обнял ее.
Никто больше не проснулся. Снодграсс еще долго кричал, рыдал, стонал,
а затем умолк.
Рассвело.
Прибыл еще один грузовик, на сей раз с кузовом-платформой и гигант-
ской рамой для перевозки автомашин. К нему присоединился бульдозер. Это
меня здорово напугало.
Подошел водитель грузовика и дернул меня за руку.
- Пойдем на заднюю половину, - прошептал он возбужденно. Другие все
еще спали. - Посмотри, что там.
Я пошел с ним в подсобное помещение. Снаружи около десятка грузовиков
ездили взад-вперед. Вначале я не заметил никаких перемен.
- Видишь? - сказал он и показал рукой. - Вон там.
И я увидел. Один из пикапов стоял недвижим. Он осел, словно ком,
ничего угрожающего в нем уже не было.
- Кончился бензин?
- Точно, браток. А САМИ-ТО ОНИ ЗАПРАВЛЯТЬСЯ НЕ МОГУТ. Тут мы их и
прижмем. Единственное, что нам надо делать, - ждать. - Он улыбнулся и
пошарил по карманам в поисках сигареты.
Было около девяти часов, я завтракал куском вчерашнего пирога, когда
раздались гудки - долгие, накатывающиеся звуки, которые отдавались в че-
репе. Мы подошли к окну посмотреть. Грузовики стояли спокойно, моторы
работали вхолостую. Один грузовик-трейлер - огромный "рео" с красной ка-
биной - подъехал почти вплотную к узкой полоске травы между рестораном и
стоянкой. Вблизи квадратная решетка радиатора казалась гигантской и вну-
шала смертельный страх. Колеса по высоте были на уровне груди.
Вновь взвыл гудок - жесткие, голодные звуки монотонно отлетали вдаль
и эхом возвращались назад. В них была какая-то система. Короткие и длин-
ные, раздававшиеся в каком-то определенном ритме.
- Это же морзянка! - внезапно воскликнул паренек, которого, как ока-
залось, звали Джерри.
Водитель грузовика взглянул на него:
- Откуда ты знаешь?
Тот слегка покраснел:
- Учил ее в бойскаутах.
- Ты? - спросил водитель грузовика. - Ты? Ого. - Он покачал головой.
- Не обращай внимания, - сказал я. - Хоть что-то помнишь, чтобы...
- Конечно. Дайте послушать. Есть карандаш?
Буфетчик подал карандаш, и паренек начал писать буквы на салфетке.
Потом остановился:
- Он просто говорит "Внимание", все время это повторяет. Подождите.
Мы ждали. Гудок вбивал свои короткие и длинные звуки в стылый утрен-
ний воздух. Затем чередование звуков изменилось, и паренек стал писать
вновь. Мы нависли над ним и из-за его плеча смотрели, как образуется
послание. "Кто-нибудь должен залить горючее. Никому не будет вреда. Все
горючее должно быть залито. Это должно быть сделано немедленно. Сейчас
кто-нибудь зальет горючее".
Гудки продолжались, но паренек перестал писать.
- Он опять говорит "Внимание", - сообщил он.
Грузовик снова и снова твердил свое послание. Мне не нравилось, как
выглядели слова, написанные на салфетке печатными буквами. В них было
что-то механическое, безжалостное. Никакого компромисса с этими словами
не выйдет. Либо ты слушался, либо нет.
- Ну, - сказал паренек, - что будем делать?
- Ничего, - сказал водитель грузовика. Лицо его было возбуждено и
дергалось. - Нам нужно лишь ждать. У них у всех, должно быть, мало горю-
чего. Один из грузовиков, что поменьше, уже остановился. Нам нужно
лишь...
Гудок смолк. Грузовик подал назад и присоединился к своим. Те ждали,
собравшись в полукруг и направив свет фар в нашу сторону.
- А вон там бульдозер, - сказал я.
Джерри взглянул на меня:
- Думаете, они сровняют здание с землей?
- Конечно.
Он взглянул на буфетчика:
- Они не могут сделать этого, правда?
Буфетчик пожал плечами.
- Надо бы проголосовать, - сказал водитель грузовика. - И без шанта-
жа, черт побери. Нам остается только ждать. - Он говорил это уже в тре-
тий раз как заклинание.
- Хорошо, - сказал я. - Голосуем.
- Подождите, - тут же произнес водитель грузовика.
- Думаю, нам следует их заправить, - сказал я. - И будем ждать более
удобного случая, чтобы выбраться отсюда. Буфетчик?
- Не выходите, - сказал он. - Хотите стать их рабами? Именно этим все
и кончится. Хотите провести остаток жизни, меняя масляные фильтры каждый
раз, когда одна из этих штуковин дунет в гудок? Только не я. - Он злобно
посмотрел из окна. - Пусть подыхают.
Я взглянул на паренька с девчушкой.
- Он, думаю, прав, - сказал тот. - Это единственный путь остановить
их. Если кто-нибудь собирается нас спасти, так только они сами. Бог его
знает, что делается в других местах.
Девчушка - Снодграсс все еще стоял у нее в глазах - кивнула.
- Так и порешим, - сказал я.
Я подошел к автомату с сигаретами и достал пачку, не глядя на назва-
ние. Вообще-то я бросил курить год назад, но сейчас, похоже, самое время
начать снова. Дым с резью въелся в легкие.
Проползли еще двадцать минут. Грузовики перед зданием ждали. Другие
выстраивались у заправочных колонок.
- Мне кажется, все это блеф, - сказал водитель грузовика. - Просто...
Тут раздался громкий, резкий и прерывистый звук, звук то завывающего,
то затихающего мотора. Бульдозер.
"Кэтерпиллер" с лязгающими стальными гусеницами блестел на солнце,
как шершень. Пока он разворачивался в нашу сторону, его короткая труба
изрыгала черный дым.
- Готовится к броску, - сказал водитель грузовика. На его лице отра-
зилось полное удивление. - Готовится к броску!
- Отойдите, - сказал я. - За стойку.
Бульдозер продолжал завывать. Рычаги переключения передач двигались
сами собой. Над его выхлопной трубой переливался жар. Внезапно поднялся
отвал бульдозера - тяжелая стальная скоба, заляпанная сухой грязью. За-
тем с истошным ревом всей своей мощи он ринулся прямо на нас.
- СТОЙКА! - Я толкнул водителя грузовика, и это вывело всех из оцепе-
нения.
Между стоянкой и травой возвышался небольшой бордюр. Бульдозер, под-
няв на мгновение отвал, рванулся через него, а затем врезался прямо в
переднюю стену. Стекло с оглушительным грохотом разбилось, осколки поле-
тели внутрь, деревянная фрамуга рассыпалась в щепки. Сверху упал один из
шаров-абажуров, добавив еще битого стекла. С полок посыпалась посуда.
Девчушка пронзительно кричала, но этот звук почти тонул в непрерывном
ухающем реве двигателя "кэтерпиллера".
Он подал назад, пролязгал по пережеванной полоске травы и вновь рва-
нулся вперед, разбив вдребезги оставшиеся кабинки. Со стойки упало блюдо
с пирогом, разбросав нарезанные клинья по полу.
Буфетчик присел, закрыв глаза, а паренек прижимал к себе девчушку. У
водителя грузовика от страха глаза, казалось, выскочили из орбит.
- Нужно остановить его, - бормотал он. - Скажите им, что мы сделаем,
что угодно...
- Поздновато, разве не видите?
"Кэт" подал назад и приготовился к новому броску. Появившиеся зазуб-
рины на его отвале блестели и зайчиками отражались в солнечных лучах. С
завывающим ревом он ринулся вперед и на этот раз снес главную опору то-
го, что только что было окном. Часть крыши со скрежетом рухнула. Столбом
поднялась пыль от штукатурки.
Бульдозер свободно отъехал назад. За ним я видел группу грузовиков,
они ждали.
Я схватил буфетчика:
- Где бочки с горючим? - Плиты для приготовления пищи работали на бу-
тане, но еще раньше я заметил вентиляционные отверстия для теплого воз-
духа над печью.
- В кладовке, - сказал он.
Я схватил паренька:
- Пошли.
Мы поднялись и вбежали в кладовую. Бульдозер ударил вновь, и здание
задрожало. Еще два-три удара, и он сможет вплотную подъехать к стойке за
чашкой кофе.
Здесь стояли две бочки по пятьдесят галлонов со шлангами, подсоеди-
ненными к печке, и кранами; рядом с дверью на улицу - коробка с пустыми
бутылками из-под кетчупа.
- Давай сюда, Джерри.
Пока он подавал их, я стянул с себя рубашку и разорвал ее на тряпки.
Бульдозер наносил удары один за другим, и каждый из них сопровождался
грохотом и новым разрушением.
Я наполнил из крана четыре бутылки, а он заткнул их тряпками.
- В футбол играешь? - спросил я.
- В школе играл.
- Хорошо. Представь, что вбрасываешь из-за боковой.
Мы выскочили в ресторан. Передняя стена полностью разрушена.
Стеклянные брызги блестели словно бриллианты. Тяжелая балка упала,
наискосок перегородив дыру. Бульдозер пятился назад, чтобы снести ее, и
я подумал, что на этот раз он не остановится, сомнет стулья, а затем
разрушит и стойку.
Мы опустились на колени и выставили бутылки.
- Зажигай, - сказал я водителю грузовика.
Он вытащил коробку спичек, но руки у него сильно дрожали, и он ее
уронил. Буфетчик поднял, зажег спичку, и куски рубашки запылали, испус-
кая грязный дым.
- Быстрей, - сказал я.
Мы побежали, паренек чуть впереди. Под ногами хрустело и скрипело
стекло. В воздухе стоял острый запах гари. Все вокруг стало громким и
ярким.
Бульдозер ринулся.
Паренек высунулся из-под балки, его силуэт четко вырисовывался на фо-
не тяжелого, закаленного стального отвала. Я выскочил справа. Первая бу-
тылка паренька не долетела. Вторая ударилась об отвал, и пламя выплесну-
лось, не принося вреда.
Он попытался увернуться, но на него уже надвигался бульдозер, катяща-
яся огненная колесница, четыре тонны стали. Он всплеснул руками и затем
исчез, изжеванный ею.
Я заскочил сбоку и вбросил одну бутылку прямо в открытую кабину, а
вторую прямо в мотор. Обе взорвались одновременно, к небу взметнулся
столб пламени.
На мгновение мотор взвыл почти человеческим воем ярости и боли. Буль-
дозер понесло сумасшедшим полукругом, он снес левый угол ресторана и пь-
яно покатился к дренажной канаве.
На стальных звеньях - полосы и пятна крови, а там, где находился па-
ренек, осталось нечто, напоминающее скомканное полотенце.
Бульдозер доехал почти до канавы - пламы полыхало из-под капота и из
кабины - и затем взорвался, точно гейзер.
Я отшатнулся и чуть не упал на груду обломков. Чувствовался какой-то
острый запах, который не был похож на обычный запах масла. Горели воло-
сы. Горел я.
Я схватил скатерть, прижал ее к голове, забежал за стойку и сунул го-
лову в мойку с такой силой, что чуть не разбил ее. Девчушка выкрикивала
имя Джерри в каком-то безумном причитании.
Я обернулся и увидел огромного перевозчика автомашин, медленно катив-
шего к беззащитному фасаду ресторана. Водитель грузовика вскрикнул и
бросился к боковой двери.
- Не смей! - закричал буфетчик. - Не смей этого делать...
Но тот уже выбежал и рванулся к дренажной канаве и открытому
пространству за ней.
Небольшой фургон с надписью "Моментальная стирка белья Вонга" по бор-
ту, должно быть, стоял на страже. Он свалил водителя грузовика и тут же
умчался. А тот остался лежать, вжатый в гравий - его выбило из собствен-
ных сапог.
Перевозчик автомобилей медленно перевалил через бетонный бордюр на
траву, проехал по останкам паренька и остановился, сунув свое рыло в
ресторан.
Внезапно его гудок издал оглушительный сигнал, за которым последовал
другой, потом третий.
- Перестань! - завизжала девчушка. - Перестань, о, перестань, пожа-
луйста...
Но сигналы продолжались долго. Потребовалось не больше минуты, чтобы
понять их систему. Она была такой же, как и прежде. Он хотел, чтобы
кто-нибудь заправил его и других.
- Я пойду, - сказал я. - Заправочные колонки не заперты?
Буфетчик кивнул. Он постарел на полсотни лет.
- Нет! - закричала девчушка. Она бросилась ко мне. - Вы должны оста-
новить их! Бейте их, жгите их, ломайте... - Голос ее дрогнул и перешел в
истошный вопль, полный горя и утраты.
Буфетчик удерживал ее. Я обогнул стойку, пробираясь через завалы, и
вышел на улицу через подсобку. Сердце мое громко стучало, когда я ока-
зался под теплым солнцем. Мне снова захотелось закурить, но курить среди
заправочных колонок нельзя.
Грузовики по-прежнему стояли строем. Напротив меня, через площадку,
грузовик от прачечной, недовольно рыча, припал к гравию, точно гончий
пес. Солнце отражалось от его пустого ветрового стекла, и я содрогнулся.
Все равно что смотреть в лицо идиота.
Я переключил насос на "залив" и вытащил шланг, отвернул крышку бака и
стал заливать горючее.
Мне потребовалось полчаса, чтобы выкачать первый резервуар, затем я
перешел к другой заправочной колонке. Я попеременно заливал то бензин,
то дизельное топливо. Грузовики проходили мимо меня бесконечной чередой.
Теперь я начинал понимать. По всей стране люди делали то же самое либо
лежали мертвыми, подобно водителю грузовика, выбитые из своих сапог со
следами тяжелых машин на телах.
Когда опустела и вторая емкость, я перешел к третьей. Солнце било
словно молотком, и голова начинала болеть от паров бензина. На мягкой
ткани между большим и указательным пальцами появились волдыри. Но грузо-
вики не хотели ничего знать об этом. Их интересовали лишь подтечки в
маслопроводах, дефектные сальники, гибкие соединения, но не волдыри,
солнечный удар и желание закричать. Им нужно было знать о своих погибших
хозяевах лишь одно, и они знали это. Мы истекали кровью.
Последняя емкость была высосана, и я бросил пистолет со шлангом на
землю. А грузовиков все еще было полно, их очередь заворачивала за угол.
Я повернул голову, чтобы размять шею и замер. Очередь выходила за преде-
лы стоянки на дорогу и терялась вдалеке, причем машины стояли в два, три
ряда. Все это напоминало кошмар лос-анджелесской автострады в час "пик".
Линия горизонта мерцала и плясала от их выхлопных газов; в воздухе пахло
гарью.
- Нет, - сказал я. - Горючее кончилось. Ничего нет, друзья.
Раздалось необычно сильное громыхание - басовый звук, от которого
заломило зубы. Подкатывал громадный серебристый грузовик, заправщик.
По его борту было начертано: "Заправляйтесь "Филиппс-66"!"
Сзади из него вывалился здоровый шланг.
Я подошел, взял его, поднял крышку первого резервуара и пристроил
шланг. Грузовик начал сливать горючее. Меня пропитывало нефтяное злово-
ние, то самое, от которого, должно быть, умирали динозавры, когда попа-
дали в смоляные пещеры. Я заполнил еще две емкости и вновь приступил к
работе.
Сознание настолько притупилось, что я потерял счет времени и грузови-
кам. Я отворачивал пробку, всовывал пистолет в отверстие, заправлял до
тех пор, пока горячая, тяжелая жидкость не переливалась через край, за-
тем завинчивал ее. Волдыри на руках лопнули, сукровица текла к запясть-
ям. Голова болела как гнилой зуб, а живот выворачивало от вони.
Я чуть не потерял сознание. Чуть не потерял сознание, а это означало
бы конец. Должен заправлять, пока не упаду.
Тут на мои плечи опустились руки, темные руки буфетчика.
- Идите внутрь, - сказал он. - Отдохните. Я поработаю до темноты. По-
пытайтесь заснуть.
Но спать я не мог.
Девчушка спит. Она растянулась на полу, положив под голову скатерть,
даже во сне ее лицо перекошено. Я собираюсь ее вскоре поднять. Сумерки,
буфетчик на улице уже пять часов.
А они все продолжают прибывать. Я выглянул сквозь разбитое окно -
свет от их фар тянулся на милю, а то и больше, посверкивая в сгущавшейся
темноте, подобно желтым сапфирам. Машины, должно быть, растянулись до
самой автострады и дальше.
Теперь девчушке придется поработать. Я могу показать ей, как. Она
скажет, что не может, но ей придется. Ведь она хочет жить.
"ХОТИТЕ СТАТЬ ИХ РАБАМИ? - говорил недавно буфетчик. - ИМЕННО ЭТИМ
ВСЕ И КОНЧИТСЯ. ХОТИТЕ ПРОВЕСТИ ОСТАТОК ЖИЗНИ, МЕНЯЯ МАСЛЯНЫЕ ФИЛЬТРЫ
КАЖДЫЙ РАЗ, КОГДА ОДНА ИЗ ЭТИХ ШТУКОВИН ДУНЕТ В ГУДОК?"
Мы могли бы, может, убежать. Сейчас нетрудно пробраться по дренажной
канаве, если исходить из того, что они стоят вплотную друг к другу. Бе-
жать по полю, по топким местам, где грузовики завязнут, подобно масто-
донтам, и дальше...
...ОБРАТНО В ПЕЩЕРЫ.
Рисовать углем. Вот бог луны. Вот дерево. Вот полугрузовик "мэк",
одолевающий охотника.
И даже не это. Сейчас мир настолько залит асфальтом. Даже детские
площадки. А для полей, топей и густых лесов существуют танки, полугрузо-
вики, грузовики-платформы, оснащенные лазерами, мазерами, самонаводящи-
мися радарами. И мало-помалу они переделают мир в такой, какой им нужен.
Представляю себе колонны грузовиков, засыпающих песком болота Окефе-
ноки, бульдозеры, продирающиеся сквозь национальные парки, нехоженые
пространства, сравнивая землю, утрамбовывая ее в одну громадную плоскую
равнину. А затем прибывают асфальтоукладчики.
Но они - машины. Независимо от того, что с ними случилось, каким соз-
нанием мы их всех наградили, ОНИ НЕ МОГУТ ВОСПРОИЗВОДИТЬСЯ. Через пять-
десят или шестьдесят лет они будут являть собой лишь ржавеющие груды,
неподвижные каркасы, в которые освободившиеся люди будут бросать камни и
плевать.
И стоит мне закрыть глаза, как вижу конвейеры в Детройте, Дирборне,
Янгстауне и Мэкинаке, новые грузовики собираются рабочими, которые боль-
ше не отмечаются в табелях прихода-ухода, а лишь падают замертво и заме-
няются другими.
Буфетчик уже слегка пошатывается. Он тоже уже старая перечница. При-
дется разбудить девчушку.
Два самолета оставляют за собой серебристые инверсионные следы на фо-
не темнеющего на востоке горизонта.
Хочется верить, что в них люди.
Поделиться42007-07-26 17:20:32
Я - ДВЕРНОЙ ПРОЕМ
Ричард и я сидели на веранде моего небольшого домика на берегу моря и
молчаливо наблюдали за прибоем. Дым от наших сигар был густым и душистым,
что в некоторой степени спасало нас от роящихся кругом комаров, не
подпуская их ближе определенного расстояния. Вода была прохладного
голубовато-зеленоватого цвета, а небо - бездонным и сочно-синим. Очень
красивое сочетание.
- Так значит, "дверной проем"... - задумчиво повторил Ричард. -
Откуда у тебя такая уверенность в том, что мальчика убил именно ты? Может,
тебе это, все-таки, просто приснилось?
- Да не приснилось мне это! Но и убил его не я - я же говорил тебе
уже! Убили его они! Я был только дверным проемом...
Ричард вздохнул.
- Ты похоронил его?
- Да.
- Помнишь, где?
- Конечно, - мрачно ответил я, доставая из нагрудного кармана
сигарету. Кисти рук, из-за наложенных на них повязок, были очень
неуклюжими и, к тому же, отвратительно зудели. - Если хочешь посмотреть на
это место, то лучше поехать туда на твоем багги. На этом, - я кивнул на
кресло-каталку, - ты не дотолкаешь меня туда по песку.
Для езды по глубокому зыбкому песку у Ричарда была специально
приспособленная для этого машина выпуска, кажется, 1959 года и совершенно
непонятного происхождения - Ричард своими усовершенствованиями и
нововведениями изменил ее внешний вид до неузнаваемости: он поснимал с нее
крылья, крышу и чуть-ли не все, что только можно было снять, а вместо
обычных колес приспособил огромные дутые шины - специально предназначенные
для езды по любому песку. На этом чуде техники он разъезжал вдоль
береговой черты и собирал принесенные прибоем доски, ветви и прочий
деревянный хлам, из которого делал потом очень красивые и совершенно
фантастические скульптуры. Скульптуры эти он продавал потом по дешевке, за
чисто-символическую плату, зимним туристам. Вообще, Ричард был моим другом
и появился здесь, в Ки-Кэрэлайн, лет пять назад, выйдя в отставку и
переехав сюда из Мэрилэнда.
Задумчиво глядя на прибой, он выпустил густой клуб сигарного дыма.
- Мне не все понятно. Расскажи-ка мне еще раз обо всем с самого
начала.
Я вздохнул и попытался прикурить свою сигарету. Ричард взял коробок
из моих неуклюжих рук и зажег спичку сам. Прикурив, я сделал две глубоких
затяжки и попытался сосредоточиться. Зуд в пальцах стал уже совсем
невыносимым.
- Ну хорошо, - начал я. - Прошлым вечером, часов в семь, я сидел,
точно так же, как сейчас, здесь на веранде, любовался прибоем и курил...
- Не с этого места, раньше, - мягко перебил меня Ричард.
- Раньше?
- Расскажи мне о полете.
- Ричард, я же рассказывал тебе о нем уже много-много раз! - устало
затряс я головой.
Напряженно вслушиваясь в каждое мое слово, Ричард морщил лоб и был
похож на какую-нибудь из своих необычных скульптур.
- Да, рассказывал. Но, может быть, ты не все вспомнил тогда, что-то
упустил. А сейчас, может быть, вспомнишь - попытайся. Мне кажется, сейчас
у тебя может что-нибудь получиться.
- Ты так думаешь?
- Ну а почему бы нет? А потом, когда ты закончишь, мы можем поехать
поискать могилу.
- Могилу... - машинально повторил я. В моем воображении возникло
огромное, пустотелое и ужасно-черное кольцо. Ничто не могло сравниться с
ним в черноте... Такой непередаваемо-ужасной тьмы не видел я даже тогда,
когда мы с Кори, пять лет назад, плыли по бесконечному космическому океану
далеко-далеко от нашей планеты. Это была тьма... Настоящая тьма, тьма,
тьма...
Пальцы под бинтами - мои новые глаза - слепо таращились в эту тьму и
зудели, зудели, зудели...
Кори и я были выведены на орбиту Земли на ракете-носителе Сатурн 16.
Ракета была настолько огромной, что все журналисты и
теле-радио-комментаторы называли ее не иначе, как Эмпайр Стейт Билдинг.
Она действительно была просто фантастически-огромна. Старый носитель,
Сатурн 1Б, выглядел бы по сравнению с ней просто игрушкой. Огромная
пусковая площадка, выстроенная специально для Сатурна 16 на мысе Кеннеди,
имела фундамент, уходящий на шестьдесят с лишним метров в землю!
Мы сделали несколько витков вокруг Земли, чтобы еще раз проверить все
бортовые системы, сошли с земной орбиты и легли на рассчитанный курс - на
Венеру. В сенате не утихали бурные споры по поводу дальнейших программ
исследования космического пространства, люди из НАСА молились о том, чтобы
наш полет не прошел даром, чтобы мы нашли хоть что-нибудь, а мы тем
временем уплывали в открытый космос.
"Не важно, что! - любил повторять Дон Ловинджер, руководитель
программы "Зеус", по которой мы тогда работали. - Ваш корабль просто
напичкан различными новейшими техническими приспособлениями наблюдения и
поиска, включая пять телевизионных камер повышенной мощности и разрешающей
способности, а также принципиально новый телескоп с уникальной системой
линз и радио-электронных фильтров. Найдите с их помощью золото и платину!
Еще лучше будет, если вы найдете каких-нибудь разумных существ, этаких
маленьких синеньких человечков. Найдите хоть что-нибудь! Хоть дух Хауди
Дуди для начала..." Такой вот был веселый человек.
Эти напутствия были, однако, излишни - мы с Кори и сами были готовы и
очень сильно хотели сделать все, что от нас зависело и что мы могли
сделать. Тем более, что за последние несколько лет в программах
космических исследований практически не было достигнуто сколько-нибудь
существенных, кардинальных результатов. Начиная с Бормана, Андерса и
Ловелла, которые высадились на поверхность луны в 68-м и нашли там только
холодный, безжизненный и грязный песок. Перечень этот можно продолжить
упоминанием об экспедиции на Марс Макхэна и Джекса одиннадцать лет спустя
- там они тоже нашли только бескрайние пустыни холодного безжизненного
песка и единственными организмами на них были лишь очень редкие и
немногочисленные лишайники, не представляющие практически никакого
интереса. Стоимость же исследований более глубокого космического
пространства была, да и остается очень-очень высокой. Были и полеты,
заканчивавшиеся просто трагически. На борту второго и последнего корабля
Аполлон, например, с астронавтами Педерсеном и Лендерером, маршрут
которого пролегал уже через несколько планет солнечной системы, при
загадочных обстоятельствах вышли вдруг из строя все системы
жизнедеятельности и управления полетом и корабль никогда уже больше не
вернулся на Землю. А орбитальная обсерватория Джона Дэвиса была задета
метеоритом... Одним словом, космические программы продвигались очень
медленно и не очень успешно. Возможно, наш выход на орбиту Венеры был
одной из последних попыток человечества изменить это положение вещей, по
крайней мере в ближайшем обозримом будущем.
В полете мы находились уже шестнадцать суток и занимались почти
только тем, что практически постоянно лопали какие-нибудь консервы, спали,
играли в разнообразные игры, которые были специально предусмотрены на
борту для того, чтобы мы не скучали, читали или шатались взад-вперед по
кораблю (если так можно выразиться применительно к условиям невесомости) и
глазели все время от времени в иллюминаторы, любуясь Млечным Путем.
На третий день полета у нас вышел из строя кондиционер воздуха, а
вслед за ним отказал и дублирующий кондиционер. Неполадку эту нельзя
считать крупной, но, все же, комфорта это не прибавляло. Тем более, что
запас воздуха на борту был, все-таки, ограничен определенными пределами и
пополнить его можно было только в плотных слоях атмосферы. Мы наблюдали,
как Венера, по мере нашего приближения к ней, постепенно превращалась из
звезды в очень красивую светящуюся планету, перекидывались шуточками во
время сеансов связи с центром управления полетом в Хансвилле, слушали
записи с музыкой Вагнера и Битлз, ставили кое-какие эксперименты по
космической навигации, предусмотренные программой полета, делали
необходимые контрольные измерения и так далее - обычные будничные занятия
и заботы. Пару раз мы вносили корректировки в направление полета. Оба раза
- лишь очень незначительные. Один раз, на девятый день полета, Кори вышел
в открытое космическое пространство. Целью этого выхода было убрать сильно
выступающую за обводы корпуса корабля высокочастотную передающую антенну
ДЕСА - впредь до специального распоряжения с Земли о ее обратном выпуске и
вводе в эксплуатацию. То есть, как я уже говорил, обычные будни. До тех
пор, пока...
Тут я ненадолго замолчал.
- Антенна ДЕСА, - напомнил мне Ричард. - Ты говорил об антенне ДЕСА.
Что же было дальше?
- Да, так вот, антенна ДЕСА - специальная антенна для передачи
высокочастотных сигналов в открытое космическое пространство. Сигналы эти
имели очень большой радиус действия и были предназначены для возможных
внеземных разумных цивилизаций. Эксперимент не удался...
Я нервно постучал пальцами о подлокотники кресла - стало еще хуже.
Зуд становился все нестерпимее.
- Принцип действия этой антенны, - продолжил я, - был таким же, как и
принцип действия радиотелескопа в Западной Вирджинии - того, ты знаешь,
наверное, что предназначен для приема отдаленных и очень слабых
радиосигналов от возможных внеземных цивилизаций. Только вместо приема
антенна эта, тоже очень мощная работала на передачу. Ее действие, однако,
было направлено прежде всего на самые отдаленные планеты солнечной системы
- Юпитер, Сатурн и Уран.
- В открытый космос выходил только Корн?
- Да. И если бы он внес после этого на борт какую-нибудь инфекцию,
радиацию или что-нибудь еще в этом роде - это немедленно было бы выявлено
с помощью телеметрии...
- Ну и...
- Это не имеет совершенно никакого значения! - раздраженно оборвал я
свой рассказ. - Сейчас для меня важно только то, что происходит здесь,
сейчас! Прошлой ночью они убили мальчика, Ричард! Это просто ужасно!
Ужасно!.. Увидеть собственными глазами, как его голова... взорвалась!.. В
одно мгновение разлетелась на кусочки как электрическая лампа... Как будто
кто-то проник ему туда внутрь и одним движением разметал его мозг на
десятки метров вокруг!...
- Ну, давай, успокаивайся и поскорее заканчивай свой рассказ. - снова
подбодрил меня Ричард.
- Заканчивай!.. - горько усмехнулся я. - Что же можно добавить к
этому еще?!...
Мы подошли к планете и вышли на ее орбиту. Расчетный радиус орбиты
был семьдесят шесть миль. По программе полета нам предстояло побывать еще
на трех предварительно рассчитанных орбитах, причем радиус уже следующей,
второй орбиты, был на порядок больше первой. Мы побывали на всех четырех и
имели возможность рассмотреть планету со всех необходимых точек и
ракурсов. Было сделано более шестисот снимков и отснято невероятное
количество кинопленки.
Очень большая часть планеты была постоянно затянута метановыми,
аммиачными и пылевыми облаками. Планета вообще была очень похожа на Гранд
Каньон в очень сильную ветреную погоду. Судя по показаниям приборов,
которые снял Кори, скорость ветра в некоторых местах достигала шестисот
миль в час у поверхности, а некоторые наши телеметрические зонды, которые
мы посылали вниз, подчас просто не выдерживали столь необычных атмосферных
условий. В конце концов нам не удалось обнаружить никаких признаков жизни
- ни животной, ни растительной. Спектроскопы зарегистрировали лишь наличие
некоторых минералов, могущих иметь промышленное применение. Такова была
Венера. Ничего. Совершенно ничего - но это, странным образом, почему-то и
пугало меня больше всего. От этого я находился в очень странном,
постоянном и очень сильном напряжении. Там, в глубоком космосе, я
почему-то чувствовал себя как загнанный и обложенный со всех сторон зверь.
Очень необычное, ни на что не похожее и крайне неприятное чувств о... Я
понимаю, что то, что я говорю, звучит, может быть, очень ненаучно и,
возможно, даже истерично, но я пребывал в этом состоянии крайнего
напряжения и почти животного страха до тех пор, пока мы не сошли с орбиты
Венеры и не направились, наконец, к Земле. Думаю, что если бы это
произошло немного позже, я бы сошел с ума и перерезал бы себе глотку или
выкинул бы еще что-нибудь похуже... Венера произвела на меня просто
страшное впечатление. Сравнивать ее с луной не имеет совершенно никакого
смысла. Луна - совсем другое дело. Она, если можно так выразиться,
безлюдна и стерильна. На Венере же мы увидели мир, совершенно не похожий
ни на что, виденное человеком прежде. Хорошо еще, я думаю, что видели мы
не все благодаря тому, что большая часть ее поверхности постоянно была
скрыта облаками и туманами. Но то, что видеть нам, все-таки, удавалось,
вызывало у меня очень сильную ассоциацию с человеческим черепом,
вычищенным и отполированным. Почему - не знаю.
По пути на Землю мы узнали о том, что Сенат вынес постановление о
сокращении финансирования космических программ вдвое. Кори
прокомментировал эту новость чем-то вроде того, что "похоже, Арти, нам с
тобой снова придется заняться метеорологическими спутниками". Но я был
почти рад этому. По крайней мере, думал я тогда, я, скорее всего, уже
никогда больше не буду послан на эту страшную планету. Несмотря на спавшее
немного напряжение, меня, тем не менее, одолевало какое-то очень нехорошее
и очень сильное предчувствие. Как выяснилось позже, оно не обмануло меня.
На двенадцатый день нашего возвращения на Землю Кори умер. Да и сам я
был в состоянии, недалеком о смерти, но, все же, отчаянно боролся за
жизнь. Вообще, все наши несчастья начались именно по пути домой. Они были
похожи на грязный снежный ком, растущий прямо на глазах. А ведь мы пробыли
в космосе в общей сложности больше месяца, побывали там, где до нас не
было ни единой живой души и уже возвращались домой... И все это
заканчивалось так бесславно только потому, что один парень в центре
управления полетом слишком торопился устроить себе перерыв, чтобы попить
кофе, и допустил из-за этого пару незначительных, казалось бы ошибок в
расчетах по корректировке движения нашего корабля, что едва не привело к
нашей мгновенной гибели от чудовищной перегрузки и закончилось тяжелыми
увечьями для нас обоих, от которых Кори вскоре скончался, а я остался
инвалидом на всю жизнь. Злая ирония судьбы, скажете вы? Пожалуй. Но
настоящая причина здесь, я думаю, намного глубже...
Возвращение было очень трудным. Корабль был сильно выведен из строя.
По словам пилота одного из вертолетов сопровождения, встречавших нас после
входа в плотные слои атмосферы, он выглядел как гигантский,
фантасмагорически-уродливый и страшно изувеченный грудной младенец, мертво
висящий под парашютом как на пуповине. Сразу же после приземления я
потерял сознание. Оно просто отключилось. Встречающей нас команде не
пришлось расстилать специально приготовленной для нашего прибытия красной
ковровой дорожки, предназначенной для придания событию пущей
торжественности.
Очнулся я только через несколько дней в реанимации в Портленде.
Открыв глаза, я долго не мог понять, где я нахожусь и почему нигде не
видно встречающих нас улыбающихся лиц и красной ковровой дорожки, по
которой мы должны были пройти, выйдя из спускаемого аппарата. Говорят, у
меня очень долго и очень сильно шла кровь - ртом, носом и ушами, которую
едва удалось остановить...
- Возвращали меня к жизни постепенно, около двух лет в
специализированной клинике НАСА в Бетесде. Я получил медаль НАСА "За
выдающиеся заслуги" и "За исключительное мужество", получил кучу денег и
инвалидное кресло-каталку. Через год, как ты знаешь, я переехал сюда и
очень люблю теперь наблюдать со стороны за тем, как стартуют ракеты с
находящейся здесь неподалеку стартовой площадки.
- Я знаю, - сказал Ричард.
Несколько минут мы сидели в полной тишине. Вдруг он неожиданно
произнес:
- Покажи мне свои руки.
- Нет, - тут же ответил я, резко и даже грубо. - Я их никому не
показываю. Никому и никогда. Ты же знаешь, я уже говорил тебе.
- Прошло уже пять лет, Артур. Почему ты не хочешь показать мне их
сейчас? Ответь мне, хотя бы, почему?
- Я не знаю. Я не знаю! Все это очень непросто и мне самому трудно во
всем этом разобраться. Могу я в конце концов, быть просто не готовым к
этому? Могу я быть просто не в состоянии объяснить, что к чему?! В конце
концов я просто имею право спокойно сидеть на собственной веранде
собственного дома - уж это я знаю точно!
Ричард хорошо понимал, что я просто нервничаю. Поэтому он отнесся к
этой моей вспышке спокойно и не обиделся, а лишь вздохнул и задумчиво
посмотрел на море. Солнце уже клонилось к закату и вода была покрыта
красновато-оранжевой рябью.
- Я пытаюсь понять тебя, Артур. И мне очень не хочется думать, что ты
сходишь с ума...
- Если бы я сходил с ума, то руки я тебе показал бы, - сказал я и мне
было очень трудно произнести эти слова. - Но только если бы я
действительно сходил с ума.
Ричард поднялся и взял свою трость. Выглядел он в этот момент
каким-то очень старым и больным.
- Я пойду схожу за багги. - тихо произнес он. - И поедем поищем
могилу мальчика.
- Спасибо тебе, Ричард.
Идти нужно было недалеко. Дом Ричарда находился совсем недалеко от
моего, прямо за Большой Дюной - длинным песчаным холмом, протянувшимся
вдоль почти всего мыса Ки Кэрэлайн. Его дом даже видно немного с моей
веранды, а сейчас я видел и крышу машины, за которой он ушел несколько
минут назад. За эти несколько минут небо над заливом как-то очень быстро
стало свинцово-серым и до моих ушей отчетливо донесся рокот грома.
Я не знал имени мальчика, но его лицо всплывало в моей памяти снова и
снова. Я видел его худенькую фигурку, шагающую в ярких лучах солнца вдоль
берега моря. Под мышкой - крупная сетка для просеивания песка. Кожа -
почти черная от каждодневного многочасового пребывания под солнцем. Из
одежды - только шорты из грубой парусиновой ткани. На дальнем конце Ки
Кэрэлайн находится большой общественный пляж и там этот молодой
изобретательный человек набирал за день долларов, может быть, по пять,
просеивая через сетку песок и выискивая в нем десяти или
двадцатипятицентовые монетки, вывалившиеся из карманов отдыхающих. Каждый
раз, в своем воображении, я пытаюсь подойти к нему и каждый раз он
испуганно шарахается в сторону и пытается затеряться в шумной толпе
беспечных пляжников, приезжающих сюда на Кадиллаках и разгульно-бестолково
сорящих деньгами. Думаю, что он жил в этой небольшой деревушке, что
находится в полумиле отсюда, рядом с почтой.
В тот вечер, когда я увидел его, я, как всегда, неподвижно сидел на
своей веранде и смотрел на залив. В тот день я никого уже не ждал к себе и
снял уже повязки с кистей раньше, чем обычно. Зуд в пальцах был тогда
особенно нестерпимым, но он всегда исчезал сразу же после того, как я
снимал бинты и освобождал таким образом глаза на концах моих пальцев.
Ощущение это несравнимо ни с какими другими - я чувствовал себя неким
каналом, через который кто-то наблюдал окружающий меня мир и выплескивал
на него свою ненависть. Но главная беда была в том, что я сам как бы
втягивался в этот канал зла и черной ненависти.
Представьте себе, хотя бы на несколько секунд, что ваше сознание
отделено какими-то силами от вашего тела и помещено в тело мухи. И вот вы
(не ваше тело, не ваши глаза, а именно вы, непосредственно ваше сознание)
смотрите со стороны на ваше собственное лицо, в ваши глаза глазами этой
мухи... А глаза мухи состоят, как известно, из тысяч крохотных глазок. Так
вот, представьте себе, что вы смотрите на себя со стороны тысячами глаз.
Если представили, то, может быть, поймете тогда, почему кисти моих рук
постоянно перевязаны плотными бинтами. Даже когда вокруг, кроме меня, нет
никого, кто мог бы их увидеть...
А начался этот кошмар в Майами не так уж много времени назад. Я,
естественно, был в то время уже на пенсии, но приблизительно раз в год я,
тем не менее, был обязан по долгу старой службы встречаться там с одним
человеком по имени Крессуэлл. Этот Крессуэлл был научным сотрудником
Департамента ВМС США. В его обязанности, в свою очередь, входило раз в год
встречаться со мной и задавать мне в непринужденной беседе всякие дурацкие
вопросы под видом того, что я в то время считался крупным специалистом по
вопросам самых разнообразных космических программ, особенно по вопросам
исследования дальнего космоса, а также под видом, того что правительство
США (в частности - министерство обороны) проявляют заботу о своих
ветеранах и не оставляют их без внимания. Пенсия моя, надо отдать им
должное, действительно вполне достаточна для безбедного существования. Я,
правда, так и не понял до конца, что же, все-таки, нужно было этому
Крессуэллу, что он искал, что вынюхивал и высматривал. Может быть,
какое-нибудь таинственное свечение в моих глазах, которое я, возможно,
привез из своей последней экспедиции на Венеру. Или какой-нибудь не менее
таинственный знак на лбу или еще где-нибудь аналогичного, разумеется,
происхождения. Бог его знает, что он выискивал. Я так и не понял. Скорее
всего, он был просто агентом ФБР или ЦРУ. Или и того и другого сразу. Не
знаю, одним словом.
Мы с Крессуэллом сидели тогда на террасе его номера в отеле и
обсуждали возможное будущее американских космических программ. Было
приблизительно начало четвертого пополудни. Вдруг в моих пальцах появился
очень странный зуд, похожий на покалывание слабого тока. Такого со мной не
случалось никогда раньше. Зуд появился не постепенно, а сразу, в одно
мгновение. Это было настолько неожиданно и необычно для меня, что я сразу
сказал об этом Крессуэллу.
- Не волнуйтесь, - успокаивающе улыбнулся он. - Судя по симптомам, на
вас скорее всего попала пыльца какого-нибудь плющевого растения, которых,
должно быть, полно на вашем чудном полуостровке и ваш организм,
по-видимому, просто отреагировал на это такой вот аллергией. Не
переживайте - это совершенно безобидно и скоро пройдет.
- Но в Ки Кэрэлайн не растет почти ничего, кроме карликовых пальм.
Никаких плющей я там, по крайней мере, никогда не видел.
Я внимательно посмотрел на свои руки. Обычные руки, совершенно ничего
особенного. Но зуд... зуд был просто невыносимым и очень испугал меня...
После того, как наша милая беседа была, наконец, закончена, я
подписал обычную в таких случаях бумагу, в которой говорилось о том, что
"Я обязуюсь не разглашать никакую информацию, полученную или переданную
мной во время данного разговора, которая могла бы повредить
государственной безопасности Соединенных Штатов...", ну и так далее.
Покончив с этой формальностью, я попрощался с Крессуэллом и отправился
домой в Ки Кэрэлайн. У меня был только старенький Форд с ручным
управлением для инвалидов. Я очень любил эту машину - она позволяла мне
чувствовать себя полноценным человеком.
Дорога до Ки Кэрэлайн была неблизкой и когда я, наконец, подъезжал к
нему, уже начинало смеркаться. Зуд в пальцах был теперь настолько сильным,
что я едва не сходил с ума от него. Если вы когда-нибудь бывали под ножом
у хирурга, то вам наверняка известно, как зудят заживающие перевязанные
раны или швы, до которых нельзя дотрагиваться. Так вот, мой зуд был во
много раз сильнее! Казалось, будто в кончиках моих пальцев шевелятся и
пытаются выбраться наружу какие-то неведомые крохотные существа...
Я остановил машину. Солнце уже почти скрылось за горизонтом и для
того, чтобы получше разглядеть свои пальцы, я включил внутреннее освещение
салона. На каждом из десяти пальцев рук были яркие покраснения, очень
похожие на те, которые появляются, когда начинаешь играть на гитаре и с
непривычки болезненно натираешь себе пальцы о струны. Они были даже точно
на тех же, передних местах пальцев - на самых их кончиках. Но самым
удивительным было то, что покраснения эти были идеальной круглой формы.
Менее яркие, более расплывчатые и даже бесформенные покраснения, похожие
на воспаления, были и на всех фалангах пальцев, но зуда от них, почему-то,
не было никакого. У меня есть одна привычка - когда я сильно волнуюсь или
очень задумываюсь о чем-нибудь, я машинально дотрагиваюсь пальцами правой
руки до губ. То же самое проделал я и в тот раз, но тут же, с болью и
отвращением резко отдернул руку от лица. Во мне волной поднялся немой ужас
- прикосновение пальцев к губам было неожиданно обжигающе-горячим и
напоминало мягкое прикосновение вздувшейся тонкой кожицы гниющего
яблока... Но самое главное... я явственно почувствовал, как под этой
кожицей моих собственных пальцев что-то шевелится!..
Остаток пути до дома я настойчиво пытался убедить себя в том, что я,
все-таки, наверняка чем-нибудь отравился или перегрелся на солнце. Но
где-то в глубине моего сознания у меня уже появилась другая, очень
страшная мысль. Дело в том, что очень давно в детстве, у меня была тетя -
сестра моей матери. Она жила в нашем доме на втором этаже и никогда не
выходила из своей комнаты. Я почти никогда не видел ее, хотя мы прожили в
одном доме несколько первых лет моей жизни. Еду наверх относила ей мама и
даже упоминание ее имени было в нашей семье под негласным запретом. Только
много позже, спустя уже несколько лет после ее смерти, когда я уже
повзрослел, мне стало известно, что она была неизлечимо больна проказой,
причем в очень тяжелой форме.
Едва добравшись до дома, я сразу же позвонил доктору Фландерсу.
Трубку поднял его ассистент и заместитель доктор Боллэнджер и сказал мне
что доктор Фландерс уехал недавно к больному в другой город. Я ни в коем
случае не хотел делиться своими подозрениями ни с кем другим, кроме хорошо
знакомого мне доктора Фландерса и поэтому спросил с плохо скрываемым
волнением:
- Как скоро он обещал вернуться назад?
- Не позже полудня завтрашнего дня. Передать ему, что вы звонили?
- Да, обязательно.
Я медленно опустил трубку на рычаги, но тут же схватил ее снова и
набрал телефон Ричарда. Я терпеливо выждал более десяти гудков, трубка с
той стороны так и не была поднята. Значит, Ричарда не было дома, иначе бы
он обязательно подошел к телефону. Я положил трубку и просидел в
нерешительности несколько минут. Зуд стал еще более сильным и терзал
теперь уже само мясо под кожей пальцев.
Я подъехал на своем кресле-каталке к книжному шкафу и достал из него
массивную медицинскую энциклопедии, к которой не прикасался уже очень
давно. Я листал ее очень долго, но ничего более-менее определенного по
вопросу, который волновал меня, я так и не нашел.
Поставив книгу обратно на полку, я закрыл глаза. В полной тишине на
другой полке, у противоположной стены, гулко тикали старые корабельные
часы. Краем уха, в полусознании, я услышал, как высоко в небе над моим
домом пролетел самолет. "Наверное, из Майами! - почему-то подумал я. Кроме
часов и самолета не слышно было больше ничего - только мое собственное
хриплое подавленное дыхание.
Я вдруг отметил про себя, не открывая глаз, что все еще смотрю на
книгу... Я мгновенно осознал, что все это не игра воображения - я
действительно смотрел на книгу. От дикого, непередаваемого ужаса я
совершенно оцепенел и мгновенно покрылся холодным липким потом. ГЛАЗА МОИ
БЫЛИ ЗАКРЫТЫ, А Я ВСЕ ЕЩЕ ПРОДОЛЖАЛ СМОТРЕТЬ НА КНИГУ... Причем я видел ее
как бы пятью парами глаз сразу. НО ГЛАЗА МОИ БЫЛИ ЗАКРЫТЫ!... Это я
понимал совершенно определенно - не было никаких сомнений.
К этому жуткому шоку, значение которого я даже еще не осознал до
конца и просто еще не пришел в себя, добавился вдруг еще один - я
явственно почувствовал, что смотрю на книгу не один. Не "как бы не один",
а... НЕ ОДИН... Ясно осознавая, что в комнате, кроме меня, нет больше
никого. Нет и быть не может.
Я медленно приоткрыл глаза, чувствуя, что сердце мое вот-вот выскочит
наружу от страха. Приоткрыв их, я увидел книгу, под каким-то другим углом
зрения. Вернее, не под каким-то, а под нормальным, обычным углом, - так,
как я вижу ее каждый день. Это тот, первый взгляд был "каким-то". Это он
смотрел на книгу под другим углом зрения, как-то немного снизу, как если
бы я опустил голову на уровень подлокотника кресла, на которых лежали мои
руки и смотрел бы на книгу. Но это был не мой, другой взгляд. Я смотрел на
книгу своими собственными глазами и не хотел знать ничего другого, но...
тот, другой взгляд, был, все-таки... тоже моим... И не моим в то же самое
время... Все это было выше моих сил и в определенный момент, уже на самой
грани умопомешательства сработала защитная реакция моего мозга - я внушил
себе (правда всего на несколько секунд), что все, что я вижу - просто
галлюцинаторный бред в чистом виде и мне немедленно надо показаться
невропатологу или даже психиатру. В этой спасительной для моего
перенапрягшегося мозга иллюзии я пребывал, однако, не долго. Посмотрев на
руки, я увидел что мои пальцы дико растопырены от боли и чуть ли не
выгнуты в обратную сторону от сводящих их судорог. Я сделал неимоверное
усилие, чтобы поднести руки к лицу и рассмотреть их поближе и тут
случилось самое страшное... Я стал медленно падать навзничь - передо мной
промелькнули книжный шкаф, потолок, показалась уже противоположная стена,
которая была у меня за спиной. И в то же самое время... я отчетливо видел,
что никуда не падаю, что все на месте и к моему лицу плавно поднимаются
мои же руки...
Увидев то, что было на моих пальцах, я издал пронзительный вопль
ужаса, который слышен был, наверное, всей округе.
Кожа и ткани на концах всех десяти моих пальцев лопнули и разошлись в
стороны, а из этих кровоточащих разрывов... НА МЕНЯ СМОТРЕЛИ ДЕСЯТЬ
НЕПЕРЕДАВАЕМО УЖАСНЫХ И ЗЛЫХ ГЛАЗ С ЯРКО ИСКРИВШИМИСЯ ЖЕЛТО-ЗОЛОТЫМИ
РАДУЖНЫМИ ОБОЛОЧКАМИ!!!... Я думал, что умру от ужаса в ту же секунду, но
это было еще не все. Одновременно с тем, что я видел собственными глазами,
я увидел и собственное лицо - теми же глазами, что были у меня на
пальцах... Это лицо действительно было моим, но... это было лицо монстра.
На вершине холма показались багги Ричарда, а уже через несколько
минут она с диким ревом влетела во двор и остановилась как вкопанная прямо
напротив веранды. Движок был без глушителя, работал неровно и время от
времени гулко стрелял выхлопными газами, выбрасывая снопы искр. Настоящее
чудище техники. Я тоже не заставил себя ждать и быстро спустился вниз по
плоской дорожке, пристроенной сбоку от обычных ступеней лестницы
специально для моего кресла-каталки. Заперев входную дверь, я подъехал к
"машине" Ричарда и он помог мне забраться внутрь, а каталку забросил на
заднее сиденье.
- Ол райт, Артур. Показывай, куда ехать.
Я молча показал рукой в сторону моря - туда, где Большая Дюна
постепенно спускалась к земле на самом конце мыса. Ричард кивнул головой,
включил скорость и энергично нажал на газ. Задние колеса с визгом сделали
несколько оборотов на месте и лишь после этого машина резко рванула
вперед, как будто бы мы собирались взлетать. У Ричарда такая сумасшедшая
манера езды и обычно я поругиваю его за это, но тогда это меня совершенно
не волновало - слишком многим в тот момент была занята моя голова, чтобы
поучать Ричарда, как ему правильнее водить машину. Глаза на пальцах вели
себя, к тому же, особенно беспокойно - они с силой тыкались в бинты,
отрезавшие их от внешнего мира, как будто пытаясь разглядеть сквозь них
хоть что-нибудь. Они словно умоляли меня снять с них повязки.
Подпрыгивая на неровностях, багги стремительно неслась к морю, а с
невысоких песчаных дюн даже, казалось, взлетала в воздух. Слева от нас, в
кроваво-красном мареве, солнце начинало уже опускаться за горизонт. А
прямо перед нами собирались тяжелые свинцово-серые грозовые тучи.
Собирались и грозно надвигались прямо на нас. Вдруг в той стороне,
довольно еще далеко, впрочем, от нас, между тучами и совершенно черной
поверхностью воды под ними ослепительно вспыхнула очень сильная молния.
- Возьми правее, Ричард, - сказал я. - Вон к тому навесу. Ричард
подъехал к навесу, объехал его вокруг и остановил машину. Выйдя наружу, он
достал из багажника лопату. Увидев ее, я вздрогнул.
- Где? - спросил Ричард и внимательно посмотрел на меня.
- Здесь, - указал я ему пальцем точное место в нескольких метрах от
машины.
Он подошел к нему медленными шагами, постоял несколько секунд в
нерешительности и, наконец, осторожно воткнул лопату в песок. Копал он
очень долго. А может, мне только так показалось. Песок, который он
отбрасывал в сторону, выглядел очень сырым и тяжелым. Грозовые тучи, тем
временем, росли прямо на глазах, наливались чернотой и охватывали уже
довольно большую часть горизонта, грозно и неотвратимо надвигаясь на нас.
Тонны воды, обрушивавшиеся с них в море, выглядели очень впечатляюще, да
еще и подсвечивались с левой стороны зловещими кровавыми отблесками
заходящего солнца.
Еще задолго до того, как Ричард закончил копать, я уже знал, что тела
мальчика он там не найдет. Они убрали его оттуда. Прошлой ночью руки мои
не были завязаны - следовательно, они могли видеть и действовать. Уж если
они смогли использовать меня для того, чтобы убить мальчика, то, значит,
они могли использовать меня и для того, чтобы перенести его тело в
какое-нибудь другое место, даже если бы я спал в это время.
- Здесь нет никакого мальчика, Артур, - послышался голос Ричарда. Он
подошел к машине, закинул лопату в багажник и устало опустился на свое
сидение рядом со мной.
Показалась яркая почти ничем не закрытая луна. Быстро приближающаяся
гроза была, по-видимому, настоящей бурей. То и дело нас ослепляли небывало
яркие молнии и сотрясал оглушительный гром. На песок уже начали ложиться
первые мрачные тени надвигающейся грозной стихии. Внезапно поднявшийся
ветер швырял в машину песок с такой силой, что она ходила ходуном. В
пальцах у меня появился сильный зуд - глаза очень хотели наружу.
- Значит, они все таки использовали меня и для того, чтобы перенести
его тело в другое место, - взволнованно заговорил я скороговоркой,
уставившись в одну точку. Каким, должно быть, бредом звучали мои слова для
Ричарда - ведь он тогда почти совсем ничего не знал.
- Они могут управлять мной, - продолжал я. - Когда я развязываю руки,
они получают возможность управлять мной. Они способны в любой момент
подчинить меня себя полностью и могут манипулировать мной как угодно,
направляя мои действия по своему усмотрению, даже если я находясь в
бессознательном состоянии. Когда мои руки развязаны, я становлюсь для них
как бы дверным проемом, каналом их связи с нашим миром. По несколько раз в
день, когда руки у меня развязаны от нестерпимого зуда, я обнаруживаю себя
стоящим в совершенно, порой, неожиданных для меня местах - в саду,
например, или перед картиной, которая висит меня в гостиной. Все эти места
и предметы хорошо знакомы мне, но я совершенно не помню, как я к ним
попал. В памяти начисто отсутствуют довольно большие промежутки времени.
Они просто отключают на это время мое сознание. Это ужасно, Ричард... Я
больше не в силах жить в этом кошмаре!..
- Артур. - Ричард успокаивающе положил мне руку на плечо. -
Пожалуйста, Артур, не надо. Перестань.
В слабом отблеске заката я увидел, что его лицо, повернутое ко мне,
полно сострадания.
- Ты сказал, что ты там где-то "стоял" перед чем-то, что ты "перенес"
тело мальчика... Но это же невозможно, Артур! Ты же не можешь двигаться,
кроме как на кресле-каталке. Вся нижняя половина твоего тела мертва!
- Она тоже мертва, - сказал я, - положив руку на приборную панель
машины. - Но ты садишься в нее и заставляешь ее ехать. Ты можешь, если
захочешь, убить ее, пустив с обрыва в пропасть и она ничем не сможет
помешать тебе в этом, даже если захотела бы!
Я слышал, что мой голос поднялся уже очень высоко и звучал теперь
совершенно истерично, но мне было не до этого в тот момент.
- Я - дверной проем! - кричал я ему в самое лицо. - Как ты не можешь
понять?! Они убили мальчика, Ричард! Убили моими руками! И моими же руками
перетащили его тело в какое-то другое место!
- Я думаю, тебе необходимо срочно показаться врачу, - стараясь
говорить спокойно, ответил мне на это Ричард. - Поехали назад. Хочешь, я
сам отвезу тебя завтра или даже сегодня к одному своему знакомому очень
хорошему докто...
- Подожди, Ричард! Ты можешь проверить! Разузнай насчет этого
мальчика! Ведь он действительно не вернулся вчера домой! Он мертв, говорю
я тебе! Мертв!
- Но ты же сказал, что не знаешь его имени,
- Он наверняка из той деревушки что начинается сразу за почтой!
Спроси...
- Я уже говорил об этом сегодня вечером по телефону с Мод Харрингтон.
Это местная сплетница с самым длинным и любопытным во всем штате носом. Уж
она знала бы об этом наверняка. Тем более, что прошли уже целые сутки. Но
она сказала, что ничего не слышала и ничего не знает о том, что кто-то
пропал прошлой ночью.
- Но это же местный парнишка! Его исчезновение просто не может
остаться незамеченным?
Ричард потянулся, чтобы включить зажигание, но я остановил
- Смотри! - выкрикнул я и начал развязывать руки.
Над заливом, совсем уже недалеко от нас, вспыхнула ослепительная
молния невероятной яркости и грохнул оглушительный гром.
Я не пошел к доктору и не стал звонить Ричарду еще раз. Вместо этого
я провел три недели дома, почти не выходя на улицу. Всякий раз, когда по
необходимости, все-таки, приходилось это делать, я плотно перевязывал свои
кисти несколькими слоями бинтов. Три недели. Три недели слепой надежды на
то, что эта страшная напасть оставит меня... Уверен, что поступил тогда
правильно. По крайней мере - рационально для самого себя. Если бы я был
здоровым полноценным человеком, которому не нужно кресло-каталка и который
ведет обычный образ жизни и имеет нормальное окружение, то я, может быть,
отправился бы к доктору Фландерсу или, по крайней мере, рассказал бы обо
всем Ричарду. Я мог бы, наверное, сделать это и без всех этих оговорок, в
том состоянии, в котором я находился тогда на самом деле, но всякий раз,
когда появлялась эта мысль, я вспоминал о трагической судьбе тети, которая
из-за болезни проказой была обречена оставаться практически всю свою жизнь
совершенно изолированной от людей пленницей и, в конце концов, была
съедена заживо своей болезнью, одиночеством и, в результате, - безумием...
Мысли о том, что такая же печальная участь может постигнуть и меня,
заставляли меня сохранять все в глубокой тайне и молиться, молиться,
молиться за то, чтобы, проснувшись когда-нибудь утром, я посмотрел на свои
чистые пальцы и вспоминал обо всем этом как о дьявольском сне.
Все это были, конечно, безнадежные наивные мечты.
Постепенно я почувствовал ИХ. ИХ... Неизвестный неземной Разум. Меня
никогда не интересовало, как они выглядят и откуда они пришли. Я был их
дверным проемом, их окном в этот мир. Я слишком хорошо понимал, насколько
они опасны, отвратительны и страшны, как несоразмеримо их мир отличается
от нашего. Слишком хорошо чувствовал их страшную слепую ненависть. И все
это время они вели молчаливое мрачное наблюдение за нашим миром. А я
невольно помогал им в этом, не в состоянии никак воспротивиться.
Постепенно я начал понимать, что они просто используют меня в своих целях,
что они просто-напросто управляют мною.
Когда в тот вечер мальчик, как обычно, возвращался мимо моего дома с
пляжа, он приветливо помахал мне рукой и улыбнулся. Судя по его виду,
своим сегодняшним уловом он был вполне доволен. Я сидел, как всегда, на
веранде и, мрачно размышляя о своих проблемах, решил, наконец, связаться
по телефону с мистером Крессуэллом из департамента ВМС США. Я пришел,
все-таки, к выводу, что то, что случилось со мной, началось именно во
время нашей экспедиции на Венеру пять лет назад. "Пускай, - думал я, - они
изолируют меня на всю оставшуюся жизнь от людей, пусть обследуют меня
сколько и как угодно, пусть вообще делают со мной все, что захотят - лишь
бы положить конец этим безумным ночам, когда я просыпаюсь в совершенно
неожиданных для меня местах, а руки мои живут как бы сами по себе и
наблюдают, наблюдают, наблюдают...
Однажды я пытался, дойдя до отчаяния, выколоть эти ужасные глаза
первым же попавшимся под руку острым предметом. Подвернулся остро
заточенный карандаш, но как только он приблизился к первому глазу, руки
мои пронзила резкая мучительная боль, разом охватившая и все мое тело. Я
думал, что умру от нее через пару секунд. Карандаш упал на пол и боль, не
сравнимая совершенно ни с чем, утихала очень долго. Таких адских страданий
я не испытывал раньше никогда в жизни и подобных экспериментов больше не
устраивал.
Вместо того, чтобы тоже ответить мальчику приветливым взмахом, обе
мои руки, помимо моей воли, вдруг разом судорожно потянулись к нему и я с
ужасом вспомнил, что они у меня не забинтован ы... Все десять глаз,
светясь в сумерках, разом уставились на бедного перепуганного мальчугана.
Он остановился как вкопанный и смотрел на меня широко раскрытыми от ужаса
глазами. Я почувствовал, как мое сознание быстро заволакивается густой
непроницаемой пеленой и уже в следующее мгновение я полностью утратил
контроль над собой. Дверь открылась... и я стал дверным проемом. Слепым
исполнителем чужой неведомой воли. Не помня себя, я оказался на улице и
кинулся по песку за удирающим что было силы насмерть перепуганным
парнишкой. Ноги были как деревянные и слушались очень плохо, но, все же,
бежал я довольно быстро. Мои собственные глаза были закрыты и все, что я
видел, я видел глазами моих пальцев. Картина эта была совершенно
фантасмагорической. Впереди мелькала худенькая фигурка убегающего от меня
в сторону общественного пляжа мальчонки. Все цвета и даже формы были
каким-то фантастическим образом искажены, что придавало всему
происходящему особенный оттенок, присущий монстрам. Мыс, например,
выглядел как гигантская гипсовая декорация, а небо над ним было
неестественного сочного пурпурного цвета. Глаза на пальцах просвечивали
мальчишку как мощный рентгеновский аппарат - я видел перед собой бегущий
скелет с ярко светящимися костями, скелет, цепко держащий левой рукой свою
металлическую сетку для просеивания песка. Плоти не было видно почти
совсем.
О чем, интересно думал этот бедный безымянный мальчонка в последние
минуты перед смертью? О чем он думал, рассыпая на бегу набранную за
несколько часов кропотливого труда мелочь и даже, наверное, не замечая
этого, цепко держа в руке свою сетку и почти ежесекундно оборачиваясь на
настигающего его страшного человека, который, спотыкаясь и ковыляя, упорно
преследовал его, зажмурив глаза и вытянув вперед руки как слепой? Что он
думал, видя на тянущихся к нему руках ужасные желто-золотые глаза? И что
он подумал за секунду до смерти, когда эти страшные руки с глазами
взметнулись вверх и сделали так, что в следующее мгновение его голова
разлетелась мелкими брызгами на десятки метров вокруг?..
Я не знаю...
Зато я знаю, о чем думал я.
Я думал, насколько это позволяли мои мозги о том, что только что
побывал у ворот в ад и что скоро я отправлюсь туда насовсем.
Ветер с силой трепал повязки, когда я разматывал их. Как будто
пытался помочь мне.
На жуткие черные грозовые тучи, которые были уже почти над нами,
падали последние багровые отблески заходящего солнца. Буря надвигалась
стремительно и вот-вот должна была обрушить на нас страшные массы воды и
ураганный ветер. Но мы как будто даже не замечали этого.
- Ты должен пообещать мне, Ричард, - наклонился я к его уху,
перекрикивая ветер. - Ты должен пообещать мне, что как только ты
почувствуешь что-то неладное, ты убежишь... Как только тебе покажется, что
я могу... причинить тебе какой-нибудь вред... Ты понимаешь меня?
Ветер с силой трепал ему волосы и ворот рубашки. Все лицо было
напряжено, а глаза превратились в маленькие щелочки от хлеставшего в них
песка.
Я решительным движением сдернул последние повязки с глаз на пальцах и
внимательно посмотрел на Ричарда. Все десять глаз вытаращились, конечно
же, тоже на него.
- Теперь ты видишь их сам, собственными глазами! - хрипло крикнул я.
Лицо Ричарда, лицо, которое я так хорошо знал, лицо несомненно
смелого, бесстрашного человека мгновенно вытянулось, а нижняя челюсть
отвисла. Он инстинктивно отпрянул от меня и выскочил из машины. Вспыхнула
ослепительная молния и гром ахнул прямо над нашими головами. В следующее
мгновение на нас обрушился адский поток воды.
- Артур... - прочитал я по беззвучно двигавшимся на искаженном ужасом
лице губам Ричарда.
Как он был напуган!.. Как мог я подвергнуть его такому жестокому
испытанию, такому страшному шоку?!
- Беги! Беги, Ричард!
И он побежал. Длинными стремительными скачками. Он был очень похож на
человека, приговоренного к смертной казни, который уже возведен на эшафот
и хорошо понимает, что через несколько секунд он умрет, но прощаться с
жизнью он, тем не менее, очень не хочет и все еще на что-то надеется.
Я вышел из машины и мои руки резко взлетели вверх над головой, а
пальцы судорожно вытянулись к единственному, что было им хорошо знакомо в
этом мире - тучам.
И тучи ответили им.
Они ответили им огромной, чудовищно сильной, ослепительной
бело-голубой молнией, увидев которую, я подумал, что наступил конец света.
Эта невероятная молния ударила прямо в Ричарда... В одно мгновение от него
не осталось даже пара.
Последнее, что я запомнил перед тем, как мое сознание отключилось
окончательно, был сильный запах озона...
Пришел в себя я только на следующий день рано утром. Я сидел на своей
веранде и отрешенно смотрел на Большую Дюну. Ураган уже прошел. С моря дул
мне в лицо приятный прохладный ветерок. На серо-голубом пасмурном небе еще
видна была бледная серебристая луна. Я смотрел вдаль на то место, где
вчера погиб Ричард - там не было ничего, кроме небольшого пятна черного
песка в том месте, куда ударила молния. Машины Ричарда не было, почему-то,
тоже, но тогда это не имело совершенно никакого значения.
Я медленно опустил взгляд на свои руки. Глаза на пальцах были
открытыми, но какими-то остекленевшими и неподвижными. Они, судя по всему,
устали и дремали.
С неожиданной ясностью я вдруг понял, что именно мне необходимо
сделать. Сделать немедленно, не теряя ни секунды, пока они дремали. Пока
дверь была закрыта и пока я снова не стал безвольным дверным проемом. Я,
наконец, понял, что я должен сделать для того, чтобы эта дверь не
открылась больше никогда. Никогда!
Мне нужно было торопиться. Я уже заметил первую слабую реакцию глаз
на мои мысли. Они вздрогнули, но, слава Богу, не проснулись. Кисти рук
медленно сжались в кулаки, как бы пряча глаза от какой-то непонятной еще
смутной угрозы.
В моей гостиной есть небольшой камин, который я затапливал иногда в
холодную погоду. Быстро и решительно я растопил его, изо всех сил стараясь
не думать о том, что я замыслил сделать - ведь они без труда читали все
мои мысли. Я должен был сделать все как можно быстрее - до того, как они
заподозрят что-то не ладное и смогут помешать мне.
Когда дрова, наконец, разгорелись достаточно хорошо, а в трубе
загудел поднимающийся кверху сильный поток теплого воздуха я, не теряя ни
секунды, быстро сунул обе руки в самое пекло...
Глаза проснулись в то же мгновение и, агонизируя, стали с
удивительной силой рваться назад из камина. Мне стоило огромных усилий не
выпустить их обратно, не говоря уже о моей собственной боли. Я держал руки
в огне до тех пор, пока окончательно не убедился, что глаза погибли,
сгорели вместе с моими пальцами...
Я сделал то, что должен был сделать уже давно.
С тех пор прошло уже семь лет.
Я все еще живу в том же маленьком домике и наблюдаю за тем, как
взлетают ракеты. В последнее время их старты заметно участились - нынешняя
администрация уделяет развитию космических программ гораздо больше
внимания, чем предыдущая. Я слышал даже, что планируется большая серьезная
экспедиция на Венеру.
Имя мальчика я, кстати, разузнал, но теперь уже позабыл. Он
действительно оказался из той деревушки, о которой я и думал. В тот
злополучный для него день мать отпустила его погостить на выходные к другу
в соседнюю деревню. Поэтому тревога была поднята только в понедельник
утром. Ричард? Его, почему-то, все здесь считали просто старым индюком и
никто даже особенно не обратил внимания на его исчезновение. А те, что
обратили, подумали, наверное, что он уехал в Мэрилэнд и тоже со временем
совершенно забыли о нем.
Что же касается меня самого, то о себе мне сказать почти нечего.
Здесь меня, однако, считают, несмотря на мою замкнутость, очень
эксцентричным человеком. Иногда я, так же, как и многие другие бывшие
астронавты, пишу письма в Вашингтон со старчески-наивными просьбами
направить деньги, выделенные на космические исследования, хотя бы их
часть, на решение гораздо более насущных земных проблем.
Вместо пальцев у меня теперь остались специальные крюки из
нержавеющей стали. Управляюсь я ими довольно ловко. Человек вообще быстро
привыкает почти ко всему. Я, например, запросто держу ими бритву, когда
бреюсь и даже завязываю шнурки. Получается вполне сносно. По крайней мере,
у меня не будет никаких проблем, когда мне нужно будет нажать на курок и
застрелиться, вложив дуло пистолета в рот...
То, что вы уже знаете, началось со мной снова около трех недель
назад.
На груди у меня появилось идеально правильное кольцо из двенадцати
уже известных вам пронзительно ярких желто-золотых глаз.
Страница: 1